Бомбардировщики не вернулись, и Сидней с Изаррой сквозь огонь, крики и колокола, разносившиеся по всей Таррагоне, вернулись в гостиницу ужинать.
Позже, когда он задремал в кресле с фляжкой Сименона в руке под сумасшедшие вопли в ночном, объятом ужасом городе, он почувствовал на щеке мягкую ладонь. Испуганно вытаращил глаза на стоявшую рядом Изарру.
— Я боюсь, — прошептала она.
Сидней взял ее за руку.
— Не ты одна, — сказал он.
— В Англии тоже так?
Он притянул ее к себе, нежно поцеловал в лоб.
— О нет, Изарра. Ничего подобного.
На следующее утро они проснулись поздно, и Сидней только-только успел забежать в ателье до закрытия на обед.
— Не могу взять с вас деньги за это, — проворчал фотограф. — Смотрите.
Снимок был сделан в тот самый момент, когда на улице вспыхнула бомба, поэтому Изарра смотрела не в объектив, а вправо, вспышка отражалась в испуганных глазах.
— Приходите утром в понедельник, сниму вас обоих, три фото за восемь песет.
— Не могу, — сказал Сидней. — Меня уже не будет.
Ниже по улице булочник посмеялся над ним, когда он спросил хлеба.
— Парень, ты слишком долго пробыл на фронте, — сказал он. — Если тебе нужен хлеб, приходи в шесть утра. К девяти уже все разбирают. Не слышал, что муки не хватает? Видно, получал в армии самое лучшее, а для мирных людей сейчас время чертовски поганое.
Куда бы Сидней ни ходил, везде слышал то же самое, поэтому вернулся в номер с пустыми руками.
— Не волнуйся, — сказала Изарра. — Проживем один день без еды. Расскажи мне побольше про Англию.
Сидней лег на кровать, положив голову к ней на колени.
— У нас всегда полно продуктов, — начал он, — и хлеб можно купить целый день. Мясо всяких сортов, птица, дичь, рыба по пятницам.
— А еще?
— Дома с соломенными крышами. Они как тростниковые и не протекают.
— Знаю, в Англии часто идут дожди.
— Чаще, чем здесь, точно. Это хорошо для рыбы. Она поднимается ближе к поверхности.
— Любишь рыбачить?
— Никогда особенно не увлекался, но охотно занялся бы.
— Мы поженимся, когда приедем в Англию?
— Господи помилуй! — охнул Сидней и сел. Взглянул в зеленые глаза. Она смотрела прямо на него, закусив губу. — Тебе этого хочется? — спросил он.
Она кивнула.
— Нелегко быть женой егеря.
— Ну и пусть.
— Тебе придется разводить фазанов, потрошить кроликов.
— Это не трудно.
— Вести хозяйство, растить детей.
— Я буду тебе хорошей женой, Сидней Стармен.
— Тогда так мы и сделаем! — Он крепко ее обнял и поцеловал. — Решено. Прошлой ночью была наша помолвка. Поженимся в Сент-Джайлзе, как только вернемся.
Из гостиницы вышли в пять. Сидней заплатил за два дня вперед, поэтому свидетели могли подумать, что они просто отправились погулять. День в Таррагоне не слишком подходил для экскурсий. Если не считать маленьких отрядов ударной бригады, рыщущих патрульных карабинеров, крадущихся машин тайной полиции без опознавательных знаков, город казался пустым, и вместо легкой безопасной дороги к морю, как воображал Сидней, находиться на улицах неожиданно стало опасно.
— Далеко идем? — спросила Изарра. Хоть она была молодая, зеленая — чувствовала беду.
— До следующего переулка, — пробормотал Сидней. — Там побежим, будто черти за нами гонятся.
Следующий переулок попался не скоро. Мимо медленно проплыл автомобиль — черный «ситроен» 1933 года, остановился впереди в нескольких ярдах.
— Вот сволочь, — пробормотал Сидней.
Дверцы открылись, вышли двое мужчин — один худой, небритый, другой толстый, лоснящийся. Сидней отметил, что ни один не ждет неприятных сюрпризов. Худой раскуривал сигарету, толстый держал руки в брючных карманах.
— Документы, — звонко окликнул тощий игривым тоном, когда они проходили.
— Есть, сэр, — кивнул Сидней, подражая самому грубому акценту Кобба, с каким тот говорил по- кастильски.
Тощий полицейский с любопытством взглянул на него.
— Американец? — Игривость в его тоне исчезла.
— Да, сэр, — подтвердил Сидней.
Толстый шагнул к Изарре.
— Почему вы так нервничаете? — спросил он.
— Я не нервничаю, — беспокойно ответила Изарра.
— Предъявите документы.
Тощий разглядывал удостоверение Сиднея.
— Не годится, — сказал он. Уловил движение, шорох одежды, заметил испуганных голубей, сорвавшихся с подоконника, почуял какой-то знакомый запах, увидел яркое синее небо и умер, не услышав выстрела.
Сидней обернулся, наставив «люгер» в вытянутой руке прямо в лицо толстого полицейского. Тот поднял руки, широкий браслет золотых часов скользнул по предплечью, рот открылся скорей удивленно, чем испуганно, когда пуля с хрустом вошла под левой ноздрей и вышла в брызгах крови и осколков костей перед правым ухом. Он попятился на четыре шага назад и упал на колени, вращая глазами. Сидней послал в лоб вторую пулю, сбив с лысого черепа зеленую широкополую шляпу. Затем повернулся, схватил Изарру, вдруг услышав ее громкие крики.
— Ничего, — сказал он со звоном в ушах. — Он скучал бы по своему партнеру и жену его себе бы забрал. Пошли.
В трехстах ярдах впереди приближался отряд любопытствующих карабинеров, как бы сомневающихся в фактах. Сидней повернул назад, таща Изарру вниз по той же улице. Когда они пробегали мимо гостиницы, администратор беседовал с фотографом, оба остановились, разинув рты, глядя на своих летевших клиентов. Через секунду выскочил ударный отряд, громко топая в ботинках по булыжникам.
— Через парк! — крикнула Изарра.
— Там не спрятаться, — пропыхтел Сидней. — Держись на тротуаре. Сюда! — Они бежали по узкому вонючему callejone,[103] вымощенному скользкими от отбросов камнями. Даже здесь коммунисты заклеили стены своими плакатами, и оборванные края пропагандистских лозунгов задевали локоть бежавшего Сиднея. — Вниз! — выдохнул он. На близлежащих улицах раздавались свистки, военные пытались расставить кордоны, в темных дверных проемах возникали встревоженные лица с открытыми ртами. — Дома сидите! — рявкнул Сидней. — Фашистские парашютисты! — Он толкнул Изарру в другой тесный закоулок, распугав кошачье семейство. Притормозил в конце, пригладил волосы, поправил одежду, взял девушку за руку и вышел на соседнюю улицу. Пьяница, сидевший у запертой двери собственного дома, стыдливо отвернулся.
Через пять минут они перешли железнодорожный мост и свернули на Молл-де-Коста.
— Бар чуть дальше, — сказал Сидней. — Мне велели прийти одному, ты лучше на углу обожди у
