14
Дом О’Дрейнов выделяется на фоне других домов на улице Святого Патрика. В буйно разросшейся газонной траве не видно декоративных игрушек, и святой Себастьян лежит опрокинутый набок, будто его пырнули ножом, да так и оставили умирать. На абсолютно голой веранде не увидишь ни гостеприимного коврика для ног перед входом, ни барбекюшниц, ни детских велосипедов. Письма никогда не приходят в их совершенно черный со всех сторон почтовый ящик, равно как и едва ли когда-нибудь открывается совершенно белая дверь их дома. Глубокий вдох для храбрости. Да, местечко то еще. Стучусь в дверь. Безрезультатно. Снова стучусь, теперь уже громче, но без всякого нетерпения. Наконец слышу, как кто-то с той стороны отпирает сто замков и задвижек. Дверь распахивается; передо мной стоит миссис О’Дрейн: лицо вдоль и поперек исполосовано рубцами, в глазах — бездонная синь, пухлые губы, рыжие волосы, высокие скулы, ноги как у танцовщицы и вдобавок игривые сиськи номер два. Даже и со шрамами она стопроцентно катит в кандидаты за мусорные баки магазина морепродуктов. Но сама об этом, конечно, даже не догадывается. После аварии она лишь бросает первый быстрый взгляд на всех, кого увидит, а потом уже точно ни разу глаз не поднимет.
— Здравствуй, — здоровается она так, будто видит меня впервые в жизни.
— Привет, миссис О’Дрейн, — отвечаю я. — Мама послала меня к вам забрать Арчи.
— Мама? — переспрашивает она.
— Да, моя мама, Сесилия, — спокойно поясняю ей я.
— Ах да, конечно, Сесилия. Извини меня, пожалуйста. Заходи.
Внутри затхло, но прибрано. Окна закрыты и зашторены, кондиционер включен на полную, свет идет только от экрана телевизора. Арчи сидит в кресле носом в экран, где, тоже сидя в креслах, правда с подушечками, спорят о чем-то пышноволосые политики.
— Йоу, — приветствует он меня, не отрываясь от ящика.
— Йоу, — отзываюсь я. — Ну что, готов, красавец?
— Красавец? Тебе зеркало принести? — огрызается он.
— Да это я тебя красавцем назвал, а не себя. Все равно шутка, — говорю я и подмигиваю миссис О’Дрейн, которая сидит на краешке дивана, уставившись себе на руки. До аварии они с Сесилией были близкими подругами. Бывало, летом часто сидели на веранде на перилах, о чем-то между собой шептались и много смеялись. Теперь они изредка просто шепчутся, не смеются, да и то по большей части у дверей О’Дрейнов, когда Сесилия приходит за Арчи или, наоборот, привозит его домой.
— Что? Ты что-то сказал? — виновато переспрашивает миссис О’Дрейн.
— Да нет, это я Арчи, — говорю я. — Мама просила, чтобы он непременно взял с собой костюм.
В ответ ноль реакции.
— Ему правда стоит надеть костюм, — повторяю я, обращаясь уже непосредственно к ней.
— Что? А, хорошо. Сейчас принесу. — С этими словами она, нервно поеживаясь под струей холодного воздуха, свистящей из кондиционера, идет к креслу, на котором валяется костюм в полиэтиленовом пакете.
— Не буду это надевать, — надувается Арчи.
Она оставляет костюм и возвращается к себе на диван, садится. Тут самое время мне прийти на помощь.
— Нет, будешь, — говорю ему я.
— Нет, не буду.
— Нет, будешь.
— Нет, не буду.
— Нет, не будешь.
— И не надейся, на такое не поймаешь, — говорит Арчи. — Я тоже «Багза Банни» смотрел.
— Даже если я стану тебя умолять? — спрашиваю я.
— Тогда возможно. Можешь начинать, — говорит он.
Я падаю перед ним на колени.
— Арчи, пожалуйста, будь так добр, надень костюмчик. Я люблю тебя и хочу от тебя ребенка. Ты выйдешь за меня замуж?
Арчи смеется:
— Ну вот, уже двое Тухи просят меня выйти за них замуж.
— Сес предлагала тебе на ней жениться? — спрашиваю я.
— Вроде того, только Сес ведь не предлагает. Она мне приказывает, — сетует он.
— Сам виноват, тряпка, — говорю я ему, все еще стоя на коленях лицом к лицу с ним.
— Ммм, ну ладно, я готов, Генри.
— Круто, — говорю я. — Выдвигаемся.
Я быстро хватаю костюм с кресла, в надежде успеть убраться восвояси до того, как покажется мистер О’Дрейн. Опоздал, бля. Он уже спускается по лестнице. Маленький, щуплый чувак, пять футов и шесть дюймов ростом и весом от силы сорок фунтов: темные усы, волосы с аккуратным пробором посередине, которые стали абсолютно седыми уже через неделю после аварии. До смерти Мэган он был крупной шишкой в профсоюзе кровельщиков. Частенько мелькал в новостях во время забастовок — неизменно в очень стильных костюмах — и говорил всегда без надрыва, но по делу. Теперь он носит исключительно синие боксерские шорты и белые футболки, заикается и мало что соображает.
— Пппприввет, Ссстивен, — говорит он мне.
— Это Генри, пап, — поправляет его Арчи.
— Все ппппоппппрежнему в фффффутббббол игггграешь? — отрешенно спрашивает мистер О’Дрейн.
— Это Генри Тухи, пап.
На стене начинают бить часы. Родители Арчи оба одновременно подпрыгивают как ужаленные.
— Что, сладкий мой? — спрашивает миссис О’Дрейн.
— Папа опять называет Генри Стивеном, — жалуется Арчи.
— Ой, Арчи, веди себя там как надо, — говорит ему она, словно робот, повторяющий слова вслед за мамашей из телесериала.
— Ладно, в общем, вот ГЕНРИ, он отведет меня на свадьбу, — говорит Арчи. — О’кей?
Нет ответа. Мы поворачиваемся и направляемся к двери.
— На свадьбу? — спрашивает миссис О’Дрейн. — Что за свадьба? Ничего не слышала.
— И вы тоже идете. Мы там с тобой договорились встретиться, помнишь, мам? — терпеливо и спокойно спрашивает Арчи.
— Ах, да, и правда, — отвечает она, хмурясь и силясь что-то вспомнить.
— Ладно, пока, — прощается Арчи. — Пойдем, Генри.
— А кто такой Генри? — спрашивает мистер О’Дрейн.
Я беру Арчи под мышки, вытаскиваю из инвалидного кресла, спускаюсь вместе с ним на тротуар и усаживаю его на нижнюю ступеньку лестницы. Затем возвращаюсь за креслом. И последнее: нужно захватить костюм с пола у порога. Внутри мистер О’Дрейн наливает себе выпить и тут же, одним судорожным глотком осушает стакан. Миссис О’Дрейн оглядывается по сторонам и спрашивает в пустоту: «А где Арчи?» Выхожу на улицу, хватаюсь за ручки инвалидного кресла — совсем как за руль велосипеда. Арчи запрокидывает голову и смотрит прямо в небо.
— А хорошо сегодня солнце греет, — говорит он. — Аж лицу приятно.
— Да, еще как приятно, — соглашаюсь я.
И мы едем дальше.
Гарри Карран в непонятках.
— А почему ты спрашиваешь, не тяжело ли мне дышать? — спрашивает он меня.
— Да сдается мне, твоя долбаная экипировка препятствует циркуляции воздушных потоков, — говорю
