какую не хочет говорить ничего о черном кресте. Он рассказывает охотно о здешних мадам и мсье; оказывается, здесь есть врач, который лечит всех сейчас, после отмены нашими властями франка, за бесплатно, есть булочник, он тоже для стариков печет серый хлеб бесплатно, ведь партизаны снабжают олдмобили (шутка такая) лишь армейскими консервами…. Еще, говорю, есть мадам, которая приносила к вам сегодня свою дохлую кошку…
Священник смеется.
Они же все старенькие. Они немного уже не в себе. Маразм, так сказать, что с ними поделаешь?
30. Тем временем ребята совершенно не зря сидят в засаде в доме священника: буквально тем же вечером они поймали партизана. Пока я возвращался к храму, по дороге встретил этих наших солдат, ведущих парня, который был одет во все черное, а также у него был черный, залихватски набекрень, берет. Ребята его чуть не линчевали, но я не позволил.
Что-то в нем мне не понравилось, и я приказал ребятам засучить рукава черной рубахи этого парня. Оказывается, я все интуитивно чую: вены у него на руках были просто исполосованы, в нескольких местах, как мне показалось, намечались тромбы… вот такой сгусток крови, но не в вене на руке, а в мозгу — и все!
Вечером беру Михаила Лукина с собой, и мы идем навестить партизан. Мы все больше сдруживаемся с этим парнем и обмениваемся адресами. Только ему я доверяю и рассказываю, что был, хоть недолго, в плену у партизан У партизан нас снова принимает знакомый уже командир. Спрашиваю его, не является ли членом его отряда парнишка, которого мы сегодня поймали в доме священника.
— Нет, конечно, парень хоть и выглядит как партизан, да ему далеко до нас. Это просто сын этого святоши, закоренелый наркоман, лечащийся, но безуспешно у местного доктора. Скорее всего, думаю так, дело безнадежное. Парень просто тает на глазах, и ничто ему не может уже помочь.
Напоследок командир местного партизанского отряда сопротивления нас предупредил, что, по его данным, как ему сообщают от его командования, на днях в городе Пойак русские войска боевыми пулями в упор расстреляли многотысячную демонстрацию протеста. То есть теперь партизанское движение Франции просто обязано чем-то ответить, отомстить. Скорее всего, на днях по вам будет нанесен сильнейший партизанский удар. Против вас выставят, наверное, до тысячи бойцов. Здесь ваш отряд просто идеальнейшая жертва. Благодарю его за информацию, спрашиваю, не будет ли его отряд участвовать в «карательной акции».
— Нет — говорит— конечно, мы будем обязаны поддержать, если что, своих всяческими припасами и при необходимости принять раненых, но конкретно наш отряд принимать участие в нападение на вас не будет.
— ???
— Я все еще надеюсь на то, что вы сможете сделать то, для чего вы сюда прибыли.
— А я в этом уже начинаю сильно сомневаться! — Мы расстаемся и возвращаемся в замок — нужно оповестить всех о том, что пора готовиться к бою.
Полная
Боевая
Готовность.
Часть IV
01. Тем временем в ратуше мы разместили священника и его сына в соседних камерах. Сын священника настолько плох, настолько запущена его наркомания, что он однажды, в одну из ночей, умирает. Как ни старался наш медик — все его усилия были тщетны. Да и что он мог поделать в приближенных к боевым условиях? Отец, услышав о смерти сына, рыдает днями напролет и обещает его «вытащить». Священник упрекает нас в том, что мы не позвали лечащего доктора, но на самом деле доктор просто исчез. Мы многократно посылали людей к нему домой, если бы он был в городе, то точно уж мы его как-нибудь, да застали на месте.
Приказываю временно труп парня поместить в местном морге, постараться завести холодильные установки, подключив их к нашему электрогенератору. В морге обнаруживаем несколько трупов, которые уже и не пахнут: с тех пор, как отключили электричество, они уже успели и протухнуть и отпахнуть… Кладем несчастного парня в свободную ячейку. Блюю в сторонке, вдали от взглядов солдат, при воспоминании вида этих развалившихся на составные тел. Неожиданно обнаруживаю рядом рядового. У него то же самое, по той же самой причине.
02. При всем этом еще, вспоминая предупреждение командира французских партизан, стараемся максимально защитить замок от попытки проникновения партизан, пусть даже в ходе хоть самой наисмелой и дерзкой атаки. Когда наши ребята активно минируют северную сторону крепостной стены замка, конечно это нападение и происходит. А у нас практически все командиры «в поле». Со мной рядом лишь Лукин. Завязался неравный бой, в противостоянии которого был перевес численности на стороне наших врагов. Скажем так, один против тридцати. На момент нападения «в поле» находилось около сорока наших саперов, которых мы могли поддержать с крепостной стены лишь сотней стволов. Им бы только пробиться к воротам, но, к сожалению, парни были взяты врагом в полукольцо.
Никогда не забуду, как со словами «Россия превыше всего» погибали наши лучшие солдаты; Михаил Панков, несмотря на близко подошедших партизан, обстреливавших его метров с восьмидесяти, под пулями как ни в чем не бывало продолжал минирование, он хотел закончить свою работу, потому что все и всегда доводил до конца, так его учили. Нечаянно задев за собственноручно установленную мину, Михаил подорвался. Наверное, метров на пятнадцать вокруг лежали его синего цвета внутренности, пока он в конвульсиях еще несколько минут умирал, с высоты крепостной бойницы я видел его глаза: он смотрел в нашу сторону и, перед самым концом улыбнувшись, помахал на прощание рукой. Александра Комиссарова французский снайпер застрелил прямо в глаз — это у них, французских партизан, шутка такая над солдатами-очкариками. Поэтому в армии людей с плохим зрением снабжают линзами, но дальше надевать их или нет — дело свободного выбора самого солдата. Никогда не забуду, как четверо ребят несли Сашу на руках, его очки были перебиты пулей на две части, осталось лишь одно очко, которое безнадежным маятником болталось на душке на его окровавленном правом ухе. Пытавшемуся помочь еще живому Комиссарову медику Артему Прокофьеву снайпер отстрелил правое ухо — Артем схватился за голову и упал, обливаясь кровью. Левон Аратюнян со снайперской винтовкой, обнаружив раньше всех врага, успел залезть на дерево и, ведя меткий огонь, смог некоторое время сдерживать (один!) натиск врага с левого фланга. Положив около двадцати партизан ранеными и убитыми, Левон погиб. Одичавшие от вида крови партизаны еще долго решетили из пулеметов его безжизненное тело, застрявшее в ветвях.
Квасникову Ивану взрывом гранаты вышибло глаза, тогда он, повернувшись лицом к неприятелю, улыбнувшись, превозмогая боль, вынул из кобуры «Стечкина» и, вставив ствол себе в пустую глазницу, вышиб себе мозги. Так нас учили в училищах: даже если ты умираешь, когда все уже для тебя потеряно, производить действия по психологическому воздействию на противника.
Последним из всех наших ребят, кто минировал подходы к северной стене замка, погиб Роман Ракитин, встав во весь роете гордо поднятой головой, подняв пулемет и не переставая из него стрелять, он закричал:
— Россия! Россия! Россия!
Эти подлецы особеннно долго терзали тело нашего героя огнем из своих М16 Wv.
Подвиг Ракитина, как и подвиг героической смерти всех остальных наших товарищей, воодушевил нас — я перестал лить, как баба, слезы и жевать сопли… Подхватив голос Ромы, слабевший от пуль, пронзавших его тело, мы стали вопить:
