считали равноправными. Гай разрешил эту дилемму: вместо цифры к моему обозначению он прибавил букву “Д”. Так передо мной открылась карьера работника секретной службы, условно обозначенного “ДУД”»[11].
Однако несколько позже, когда Бёрджесс и Филби проходили службу в разведывательно- диверсионной школе, созданной как раз по идее Гая, где занимались подготовкой агентуры из числа граждан европейских стран — Норвегии, Нидерландов, Бельгии и других — для заброски на территорию фашистской Германии, то там «было решено подлинные имена и фамилии офицеров из преподавательского состава скрыть под кличками». И вот тогда Бёрджесс, как свидетельствовал Филби, «дав волю своему мальчишескому воображению», убедил руководство «навязать мне такую неприличную кличку, что я даже не решаюсь ее назвать». По оценке Кима, у Гая было «пристрастие к невинным проделкам».
И еще несколько моментов, касавшихся того времени, отмеченных Кимом Филби в его книге:
«Гай превратил свою подсекцию в своего рода фабрику идей. Он считал себя колесом, которое, вращаясь, высекает идеи, словно искры. Куда падали эти искры, его, по-видимому, не интересовало. Он проводил массу времени в кабинете других сотрудников, где предлагал свои идеи. Когда он воодушевлялся, в коридоре то и дело раздавался его смех. После трудового утра, заполненного разговорами, Гай обычно врывался ко мне в кабинет и предлагал выпить…»
Стоит заметить, что на советскую разведку Бёрджесс работал гораздо более эффективно.
Про «детище» Гая — разведывательно-диверсионную школу этого сказать было нельзя, а потому через некоторое время она подверглась жесткой реорганизации, и большинство ее руководителей были уволены. «Жертвой бюрократической интриги», как он считал, пал и сам Бёрджесс, в результате чего Ким Филби остался в этой школе в одиночестве. А может, при увольнении были учтены личные качества и привычки Гая, для которого такие понятия, как дисциплина и субординация, всегда оставались пустым звуком. Зато «вскоре он нашел желанное убежище в министерстве информации», хотя, конечно, и после этого его связь со спецслужбами не прекратилась. Теперь он завязал контакты с МИ-5, контрразведкой, и по ее заданию осуществлял оперативное обеспечение находящихся в Лондоне «правительств в изгнании» оккупированных гитлеровцами европейских стран. В частности, определял среди них германскую агентуру, подыскивал людей, настроенных на сотрудничество с британскими спецслужбами. Понятно, что получаемая информация передавалась им не только в британскую контрразведку, но и уходила в Москву.
В начале 1941 года Бёрджесс возвратился на Би-би-си, где его старый друг по Кембриджу Джордж Барнс руководил «дискуссионным клубом», и активно включился в журналистскую работу. С началом Великой Отечественной войны, после того как Великобритания официально признала СССР своим союзником, Гай стал проводить передачи буквально с «просоветских», точнее даже — «прорусских» позиций, вызывая у населения Британских островов сочувствие и симпатию к народу Советской страны, подвергшейся гитлеровской агрессии. Между тем ранее Би-би-си оставалась на антисоветских позициях.
Главной же его задачей на радио стала организация и проведение дебатов и интервью с политиками и прочими «государственными мужами», что серьезно расширяло круг его общения. Так, одним из объектов интервью — правда, по каким-то причинам не вышедшего в эфир, был премьер-министр Уинстон Черчилль. Бёрджесс имел с сэром Уинстоном большую предварительную беседу, после которой премьер спросил у кого-то:
«Почему среди молодых английских политиков так мало людей, похожих на Гая Бёрджесса, — молодых ребят, на суждения которых можно положиться?»
Думается, подобный вопрос вполне мог бы задать и «советский премьер» — председатель Совнаркома товарищ Сталин.
Хотя, может, и не задал бы, потому как в определенный период времени в отношениях «Медхена» и советской разведки далеко не все казалось столь безоблачно. Причина была проста: у каждого народа существует свой менталитет, поэтому понять иностранца бывает совсем непросто.
Ведь после Арнольда Дейча, выросшего в Австрии и объездившего всю Европу, в Лондон приехали люди с несколько иным мировосприятием и кругозором — а про работников Центра, многие из которых вообще никогда не выезжали за пределы СССР, и говорить не приходится. Не скажу, что это однозначно плохо или однозначно хорошо, но эти оперативные работники не могли вот так сразу принимать Гая Бёрджесса таким, каким он есть, точнее, был. А следовательно, в полной мере ему доверять. Характер и поведение, общественное положение и связи и даже сама его, скажем так, романтическая увлеченность работой в разведке смущали этих советских людей, привыкших к совершенно иному стилю жизни и мировосприятию. Их культом была достаточно жесткая дисциплинированность, и «романтизм» Бёрджесса вызывал сомнения в его искренности. Вспомним и чувство «здорового недоверия», вполне нам тогда, да и теперь присущее. Что же делать? Как западному человеку непонятна «загадочная славянская душа», так и русскому совсем непросто постичь характер «богемного» английского аристократа.
Сказывался также еще и недостаток профессионализма сотрудников, недавно пришедших в разведку. Само то, что ранее Бёрджесс работал в МИ-6, а теперь был тесно связан с МИ-5, заставляло некоторых относиться к нему с большим подозрением, опасаясь «подставы» противника. При этом совершенно забывалось, что у истоков такой работы стоял не кто-нибудь, а Арнольд Дейч, на работу в спецслужбах его и нацеливавший.
Отметив в поведении Бёрджесса «настораживающие моменты», представители Центра распространили эту свою подозрительность и на всю «Кембриджскую пятерку». Так что, оказавшись в плену у собственной версии, московские товарищи стали активно «плести в строку» каждое попадавшееся им «лыко».
К примеру, Борис Михайлович Крешин, работавший в Центре в конце 1930-х годов, был очень встревожен, когда Гай попросил оформить ему на случай провала британский паспорт на чужое имя. Непонятно почему, но из этого был сделан вывод, что Бёрджесс «являлся и является агентом СИС». Свою точку зрения Крешин сменил лишь тогда, когда он сам оказался в Лондоне в качестве резидента и смог увидеть и оценить всё происходящее изнутри, близко познакомился с агентами советской разведки. Тогда его взгляды изменились просто диаметральным образом, о чем расскажу чуть ниже.
Буквально сигналом тревоги было воспринято в Москве и предложение Гая о возможности ликвидации «Флита» — некоего Горонви Риза, его студенческого друга, знавшего о сотрудничестве Бёрджесса и Бланта с советской разведкой, но решительно отклонившего предложение им помогать. Гай тогда заявил, что Риз является «истеричным и неуравновешенным человеком», который пока не предал их только в силу «личной дружбы и привязанности», но «может сделать это в любой момент», а потому Бёрджесс и Блант живут «с ощущением дамоклова меча над головой». В общем, чтобы «Флит» не проболтался вольно или невольно, его надо «убрать», и Бёрджесс сам готов выступить в роли «исполнителя». Хотя эти события, происходившие летом 1943 года, очень походили на написанный рукой любителя детектив, в Москве они кого-то чересчур напугали. Не потому, что всякая уголовщина разведке категорически противопоказана — просто идея Бёрджесса была воспринята в Центре как серьезная провокация британских спецслужб!
«В свете наших подозрений к “Медхен” предложение его в отношении “Флита” заслуживает серьезнейшего внимания, так как английская контрразведка (как это следует из допроса Кривицкого) изучает вопрос применения нами методов “ликвидации”», — указывалось в одном из аналитических документов Центра, подготовленном уже упоминавшимся майором Еленой Модржинской.
Кстати, материалы допросов предателя Вальтера Кривицкого, раскрывающие методы работы и осведомленность МИ-5 о деятельности советской разведки, были получены именно от «Кембриджской пятерки». Неужто они поставляли информацию себе во вред, если следовать нашей логике? Я поподробнее расскажу о Кривицком в главе о «четвертом» — Энтони Бланте.
Если же закончить тему Риза, то стоит уточнить, что хотя он, как и обещал, не проговорился ни одной душе о вербовочных предложениях Бёрджесса, однако сам втайне старался препятствовать зачислению своего друга в МИ-6, понимая, что тот будет передавать секретную информацию русским. Но — не выдал!
Можно сказать, что со временем, и довольно скоро, во взаимоотношениях Бёрджесса и Центра все встало на свои места.
Через два года, уже в другой, соответственно, справке указывалось: «Сейчас, когда прошло несколько лет, и мы получили возможность убедиться в его честности, его предложение о ликвидации
