неизбежен!
– У-у-у-у!! – отвечала толпа.
Но: куда идти, что делать, как поступать, куда наступать? Сам Революционный конвент перессорился насмерть, решая этот важнейший вопрос.
Никто никогда не сознался бы в этом, но в каждой революционной организации были свои «серые кардиналы». Незаметные, не на виду, именно они показывали, что и как делать. Они даже и не делись никуда – но именно в это утро и они не получали указаний. В Париж втягивались войска; время пошло на минуты – а никто не разъяснял момента, не отвечал на телефонные звонки. Только по одному телефону ответили, и то:
– Комиссар Жанен. Кто говорит?
Звонивший отшвырнул трубку, словно ядовитую гадину, даже отпрыгнул.
Обезглавленное тело анархии судорожно забилось, нанося удары во все стороны.
Анархисты обстреляли грузовики на улице Сент-Антуан. Появились первые раненые, несколько солдат неподвижно лежали на мостовой. Остальные залегли, ответили огнем, но дальше не двинулись.
Анархисты тащили из домов мебель, выламывали, где могли, бревна: делали баррикады.
Коммунисты перебежали по мостам на остров Сите, ворвались в собор Парижской Богоматери. Они убили священников и тех, кто молился в храме, начали оборудовать пулеметные гнезда.
Армейские грузовики остановились у Сены, солдаты двинулись по мостам и сразу же на Сите столкнулись с толпой, которую гнали на них.
Старики и старухи, подростки, женщины с детьми шли тихо, под дулами винтовок. Даже маленькие дети не плакали. Сзади наседали, что-то орали коммунисты. Теряя своих под огнем, солдаты отхлынули через узости мостов: была готовность воевать, не было готовности губить согнанных в толпу заложников.
Коммунисты оставили у начала мостов «живой щит», в основном старых и малых. Женщины, подростки покрепче рыли окопы. В бинокли ясно видно было, как взлетает под лопатами земля. Хмуро смотрели на это солдаты, старались не думать, почему в толпе нет мужчин.
Троцкисты пошли на штурм Дворца правосудия и жандармерии на набережной д`Орфевр. Солдаты сюда не потянулись, полагаясь на полицию: люди вооруженные, не пропустят. Революционеры непременно взяли бы жандармерию, будь у них дух умирать. А духа умирать у них не было, кроме как у нескольких фанатиков. Эти несколько дошли до ограды Дворца правосудия, полежали за каменной оградой, слушая жужжание пуль. Остальные орали и стреляли из окон захваченных напротив зданий, но через открытое пространство не пошли; так и сидели в домах. Первая атака даже не захлебнулась: она сама собой остановилась.
Еще шла бешеная пальба на Сент-Антуан и возле жандармерии, поднимались в небо дымы первых пожаров, когда в штабе одной из организаций раздался звонок.
– Кавалер, – сказал кто-то главе штаба. – Убиты Великий магистр и навигатор Дрюммон. Штаб- квартира разгромлена. Выводы делайте сами.
– Депутаты… – Глава штаба быстро называл имена.
Трубка сопела и молчала, потом раздалось неохотное:
– Захвачены противником.
Уверенно, резко, зло:
– Командование принял я, навигатор Соммет.
Трубка внезапно упала. Слышались звуки борьбы, сдавленный крик.
Глава штаба аккуратно положил трубку… Задумался… Окружающим показалось, что он буквально растворился в воздухе. Был – и не стало. Что характерно – человека этого два года искали и ловили по всей Франции, но больше его никто никогда нигде не видел.
А армия встала и стояла. На крики и оскорбления революционеров велено было не отвечать. На стрельбу отзываться огнем. Но и приказа атаковать тоже не было.
Солнце встало высоко, сделалось уже совсем тепло. Жужжали насекомые, не пули. Тогда грянул барабан, парламентер с белым флагом пошел по мосту через Сену. По нему выстрелили, промахнулись. Пожилой революционер отвел рукой ствол восторженного пацана с безумно горящими глазами.
– Не сейчас, Жан, его надо выслушать.
Парламентер остановился возле живого щита, закричал через головы людей:
– Буду говорить с командованием! С командованием!
Седой, благообразный, раздвинул ряды заложников. Если б не засученные рукава, не пятна крови на голубой рубашке и на брюках, – ну совсем бы школьный учитель, средней руки чиновник, обладатель полезного ремесла пекаря или механика. За пожилым шли молодые, пока опустив дула винтовок. Парламентер отметил, что такие лица могут быть у самых приличных людей: скажем, у студентов или у солдат-новобранцев.
– Что надо защитникам буржуазии?
– Вы – командующий?
– Я секретарь парижского отделения нашей партии, французской секции Интернационала.
Парламентер вовремя поймал себя за язык, удержавшись от вопроса – сколько платит Москва этой секции?
– Вы захватили только часть города. Взять весь город у вас не хватит сил. Мы обещаем не преследовать всех, кто добровольно сложит оружие.
– Вы? Кто такие вы? Вы – реакционная военщина.
– Мы – правительство Национального спасения. Мы – народная армия.
Коммунист оглушительно фыркнул.
– Разница между нами в том, что за нами стоит вся страна, – бросил парламентер.
– Разница между нами в том, что я могу убить этих людей, – указал коммунист на заложников и улыбнулся, как оскалился. – А вы не можете. У вас даже на это кишка тонка. Или буржуазия передает нам всю полноту власти, или заложники умрут. Убирайтесь.
Парламентер долго молчал. Коммунист ожидал неподвижно.
– Я передам ваши слова своему командованию.
– Передай, сынок, передай. Но следующий раз пусть сюда придет сам командующий, только с ним я буду разговаривать. А ты не возвращайся, сынок, и пусть никто больше не приходит, потому что я его убью.
Парламентер шел обратно через мост, еще не зная: в трех километрах от этого места, в сводчатом подземном коридоре, движется колонна людей. Гулко звучали шаги, амуниция лязгала слишком громко для замкнутого помещения. Галерея наполнилась многократно отдававшимся от стен невнятным гулом.
– Под землей расстояния кажутся больше, но осталось нам всего метров триста, там будет выход на жилые дома по улице Риволи… – говорил седоватый рослый человек в пальто другому – не молодому, но подтянутому и крепкому.
– А на бульвар выход есть? – отнесся к нему молодцеватый, подтянутый. С темно-смуглого лица смотрели блестящие, совершенно молодые глаза.
– Есть… но его заложили кирпичом еще лет двадцать назад. Взрывать? Или ломиками разбить? Так это шуму не оберешься…
– Нет-нет, лучше на улицу Риволи. Вы точно знаете, куда мы выйдем?
– Обижаете! – Голос рослого седоватого и правда прозвучал несколько огорченно. – Я старый парижанин, я тут лазал еще мальчишкой… Вы выйдете на улицу Риволи, в подвал четырехэтажного жилого дома. Это совсем близко от бульвара Севастополь.
– И все равно я поражаюсь, как вы тут ориентируетесь. Что вас тащило в эти катакомбы?
– Любопытство… Под Парижем есть еще один город, подземный… разве не интересно?
– Скажу честно: я бы побоялся. Крещеные не живут под землей, а где их нет, мало ли кто может поселиться.
– Ваша правда. Сейчас тут шумно, чуть ли не весело. А когда идешь один, с фонарем, временами поджилки дрожат. Вода капает… шаги мерещатся… Видит бог, я не трус, но в катакомбах Парижа иногда оживают самые страшные сказки.
