начал метаться по поляне или рваться к неподвижному телу с отчаянным криком: 'не верю!'. Не посмотрел с безумной надеждой, пытаясь найти в чужих глазах слабый отсвет совершенной ошибки. Не искал виноватых и по-прежнему не ждал ни от кого сочувствия. Только на миг прикрыл потяжелевшие веки, до боли сжал кулаки и вдруг резким движением поднялся.
Герр Хатор прикусил губу и отвернулся, чтобы не видеть его застывшего лица, но Дядько не стал задерживаться — откинув полог, осторожно присел возле смертельно бледного племянника, до подбородка укрытого окровавленной простыней, и на несколько минут приложил пальцы к его шее. Терпеливо подождал, заставив пристально наблюдающих караванщиков затаить дыхание, а потом, не поменявшись в лице, бережно опустил неподвижные веки мальчика. Медленным, до боли знакомым жестом, значение которого никому не надо было объяснять.
Илима, поняв, что для Белика все кончилось, беззвучно разрыдалась и со всех ног бросилась прочь, но Страж не обратил внимания. Закутав племянника еще плотнее и накинув сверху насквозь промокшую куртку, он осторожно поднял еще теплое тело и так же медленно вышел.
— Карраш?
Из-за дальних кустов немедленно послышалась возня.
— Захвати его вещи и покажи дорогу. Ты нашел то, что я просил?
Гаррканец согласно рыкнул и послушно метнулся к оставленной повозке. Проворно сунул морду внутрь, по-хозяйски пошарил и ловко подцепил зубами проклятую палку-талисман, после чего привычно забросил ее на спину и безмолвно потрусил рядом со Стражем. Послушный, молчаливый и невероятно напряженный. По дороге он успел ласково погладить бескровное лицо мальчика губами и нежно потереться щекой, от избытка чувств чуть не скинул с его плеча мокрую ткань, но сразу спохватился — поспешно подоткнул сваливающийся краешек мордой. Получилось не совсем удачно, потому что он не только едва не нализался чужой крови, но и материю чуть не порвал: оказалось, в спешке хватанул за нее сразу обоими рядами зубов. А та не была рассчитана на подобное варварство, поэтому сухо треснула и стала стремительно расползаться прямо на глазах.
— Не лезь! — Дядько грозно глянул на суетящегося скакуна, отпихнул от греха подальше и вернул простыню на место, но усел опрометчиво показать обомлевшим от внезапного ужаса попутчикам правое предплечье племенника и часть его шеи.
— О боги! — сглотнул рыжий при виде щедрого переплетения багровых следов на изуродованной коже мальчишки. Там действительно не было живого места! Причем, судя по всему, от головы до самых пяток! Он увидел лишь краешек, самую малость, крохотный кусочек этого изуверства, но и этого хватило, чтобы почувствовать ледяной холод между лопаток: такое впечатление, что мальца кто-то долго и упорно хлестал кнутом! Да так, что неестественно ровные, длинные и глубокие разрезы, больше напоминающие прикосновение острого ножа, тянулись от тонких пальцев в сторону шеи непрерывными полосами, временами причудливо изгибаясь и переплетаясь между собой, как детали невероятно сложного узора. Будто неведомый художник зачем-то задумал сотворить из обычного человеческого тела удивительный шедевр, равному которому еще никто и никогда не создавал, и расписал его волшебными письменами, превратив живое полотно в настоящее произведение искусства.
Если бы это случилось в другое время, в другом месте и при других обстоятельствах, Весельчак нашел бы этот рисунок странно привлекательным и даже красивым. Алый рисунок на белой коже сам по себе притягивал взгляды, заставлял, затаив дыхание, заворожено смотреть еще и еще. Но сейчас, глядя на бездыханного пацана, его закрытые глаза и неподвижное тело, в котором больше не осталось жизни, Весельчак ощутил только ужас. Потому что внезапно осознал, что этот изумительный по сложности и исполнению узор был нарисован исключительно кровью.
Таррэн почувствовал легкую дурноту и несильно пошатнулся, хорошо понимая, КТО мог бы нанести столь безупречные линии на еще живое тело. Так ловко, идеально ровно, невероятно спокойно! Нет, равнодушно! Потому что сделать такое мог лишь тот, для кого не имела значения чужая боль. Только одно существо на Лиаре было способно бестрепетно располосовать нежную кожу острейшим лезвием, не слыша исходящего криком человеческого ребенка — и исключительно для того, чтобы получать потом при взгляде на эту мясницкую работу некое эстетическое наслаждение. Зачем неизвестный изувер сотворил подобное? Непонятно. Но Таррэн четко знал — это была заслуга Темного. Того самого, из-за которого чудом уцелевший после пытки Белик так люто возненавидел все племя Перворожденных.
Но еще он вдруг понял и то, что тот эльф, при одной мысли о котором возникало отвращение к собственному народу, все же не успел закончить свою кошмарную работу, не завершил начатое, не докончил страшный узор. Что-то ему помешало. В отличие от людей, Таррэн успел заметить кое-что другое: жуткие следы на коже Белика, все больше напоминающие ему холодное прикосновение эльфийского клинка, повторялись не только наверху, но и внизу — вся левая голень и бедро мальчишки были жестоко исполосованы вдоль и поперек. Не зря там с простыни аж капало! То же самое, похоже, творилось на спине, ягодицах и даже на груди, странным образом походя на небрежно накинутую сверху, богато изукрашенную тогу. Как раз справа налево, от кончиков пальцев на правой кисти, через все туловище, к левой пятке. Тогда как левая рука и правое бедро мальчика оказались почти не тронуты — простыня там была сухая и чистая.
— Матерь божья! Да кто ж его так?!! — беззвучно ахнули люди. — Урантар!!!
Дядько лишь растянул губы в жутковатой улыбке, но красноречиво промолчал и бесшумно исчез в лесу, по пути даже не взглянув на окаменевшего от внезапного понимания эльфа. Он не стал ничего объяснять, не стал обвинять или корить других в гибели мальчика. Зачем? Все равно это ничего не изменит. Зачем что-то говорить? Зачем доказывать? Для чего спорить или искать виноватых? Нет смысла рвать сейчас глотку и спрашивать с кого-то за чужую смерть. И надежды на ответ за нее тоже нет. Поэтому он просто взял и ушел в непроглядную темноту — вместе с горестно вздыхающим Каррашем, показывающим путь к будущей могиле хозяина, с его подпорченными кровью вещами и флегматично жующим серым жеребцом, на спине которого пристроил оружие и позаимствованную на время лопату.
Его никто не остановил.
Страж вернулся только к утру, медленно ведя в поводу своего усталого скакуна — насупленный, мокрый от щедро выпавшей росы, чем-то сильно раздосадованный и откровенно задумчивый. Он рассеянно кивнул подскочившим на месте караванщикам, передал хозяину тщательно вычищенную лопату, проигнорировал остатки вчерашнего ужина и все в том же угнетающем молчании велел выступать.
Воины, старательно отводя глаза, поспешили подчиниться.
— А где Карраш? — рискнул поинтересоваться Гаррон, которого присутствие ядовитой твари, лишившейся накануне обожаемого хозяина, начинало сильно заботить. А ну, куснет кого? Он и так был злющий и готовый на всякие пакости, а теперь, когда его некому приструнить, мог просто обезуметь от горя.
Дядько странно улыбнулся.
— Карраш не приучен бросать хозяина. Хоть живого, хоть мертвого.
Южанин вздрогнул и поспешно прикусил язык. Вот теперь ему стало ясно, почему после полуночи отчаянный плач гаррканца так внезапно оборвался — словно его обрезали. Или же милосердно оборвали мечом, позволив мирно упокоиться рядом. С тем, чтобы Карраш сопровождал погибшего мальчишку даже после смерти. Говорят, у некоторых народов так принято. Да и сложно себе представить, чтобы норовистый зверь, соображавший порой не хуже иного человека, вдруг согласился подчиняться кому-то другому. Тем более, второго подобного безумца на Лиаре, решившегося с ним связаться, не найти. Кому нужен здоровенный, смертельно опасный полукровка, у которого имелся столь скверный характер? Наверное, седой прав в своем решении, и вздорному Каррашу действительно лучше тихо лежать в могиле рядом с погибшим хозяином, чем пугать и заставлять нервничать оставшихся в живых. Вот только легче от этой мысли почему-то не становилось.
О Белике предпочитали не говорить. Не потому, что без него в дороге разом стало тоскливо и как-то пусто; не для того, чтобы не ворошить лишний раз прошлое, не испытывать жгучего стыда и грызущего чувства вины за случившееся; не вопрошать себя раз за разом: 'а можно ли было помочь?.. если бы он сказал раньше?.. если бы все повернулось по-другому?'. Но еще и затем, чтобы не усугублять и без того мрачного настроения Урантара, от которого никто не дождался этим тяжким утром больше ни единого
