членов по принципу личных
заслуг и дарований, хотя в разных обществах тот или иной принцип может преобладать в зависимости от идеологических установок.
При этом важным показателем качественности этого слоя является способность его полностью абсорбировать своих новых сочленов
уже в первом поколении. При засорении интеллектуального слоя слишком большим числом лиц, не отвечающих по своему уровню
задаче поддержания культурной традиции, он неизбежно деградирует и лишается в общественном сознании прежнего престижа,
объективная “ценность” его среднего представителя понижается и возможности материального обеспечения сужаются.
В силу названных обстоятельств набор социальных групп, входящих в состав элитного слоя со временем может меняться.
Определяющим является не абсолютный уровень информированности, а положение данной группы по этому показателю
относительно других социальных групп, относительно среднего уровня данного общества. Поэтому, кстати, и сама по себе
численность и доля в населении той или иной социальной группы, претендующей на вхождение в элитный слой, косвенно может
свидетельствовать о своей к нему принадлежности (или непринадлежности). Доля лиц, чей образовательный уровень существенно
отличается от общего, довольно постоянна и не превышает нескольких процентов, причем не зависит от “абсолютных” показателей.
Понятия “среднего”, ”высшего” и т.д. образования вообще весьма относительны и в плане социальной значимости сами по себе
ничего не говорят: при введении, допустим, “всеобщего высшего образования”, реальным высшим образованием будет аспирантура,
если всех пропускать через аспирантуру, то “интеллигентами с высшим образованием” можно будет считать обладателей докторских
степеней и т.д.
Важна прежде всего степень отличия уровня информированности “образованного сословия” от такового основной массы населения.
До революции, скажем, уровень общей культуры выпускника гимназии или реального училища сразу резко выделял его из массы
населения (и принципиальной разницы в этом отношении между ним и выпускником вуза не было), в советское же время такое
отличие обеспечивали лишь несколько лучших вузов или аспирантура (не говоря уже о том, что прежняя “средняя” гимназия и по
абсолютному уровню гуманитарной культуры давала несравненно больше, чем “высший” советский институт).
Поэтому естественно, что по мере увеличения в обществе численности социальных групп, члены которых в силу функциональной
предназначенности получали какое-либо образование, те группы, для которых уровень необходимой информированности был
наименьшим, постепенно выпадали из элитного слоя и сливались с основной массой населения. Так, если в свое время, допустим,
мелкие канцелярские служащие, писаря и т.п. ,чьи занятия были привилегированны и чья численность ничтожна относительно всего
населения, входили в этот слой, то в ситуации, когда т.н. ”белые воротнички” стали составлять до четверти населения, лишь высшие
их группы могут быть к нему отнесены. По той же причине рядовой выпускник советского вуза занимает в статусном плане такое же,
если не более низкое место в обществе, как не имеющий даже первого классного чина канцелярист в дореволюционной России.
Настоящая работа ограничивается рассмотрением фактического состояния советского интеллектуального слоя и не касается взглядов
его представителей. Можно лишь заметить, что в последнее десятилетие, с ослаблением официального идеологического пресса, в
печати получили весьма широкое распространение дискуссии “об интеллигенции”, отмечены попытки представителей
интеллектуального слоя высказываться от его лица, сформулировать его корпоративные ценности и интересы, одновременно велись и
разговоры о “возрождении России”, возвращении к ее культуре (что объективно немыслимо без воссоздания соответствующего
интеллектуального слоя). При этом обращает на себя внимание, что, хотя понимание связи будущего России с восстановлением
качества “сословия интеллектуалов” в ряде случаев и имеет место, над тем, насколько это вообще достижимо, есть ли хотя бы
дрожжи, на которых могла бы возродиться прежняя культура, задумываются мало, потому что коренное отличие создавшего ее слоя
от современного советского в полной мере не осознается. Тяжело дается и преодоление современным интеллектуалом сознания своей
социальной неполноценности. Основой идеологии всякого тоталитарного режима является общеобязательный культ “простого
человека” (именно это роднит казалось бы совершенно разные по устремлениям тоталитарные идеологии), и после десятилетий
обработки в соответствующем духе, “работник умственного труда” до сих пор не осмеливается подняться до осознания
противоестественности навязанных ему постулатов.
Главное же состоит в отсутствии преемственности между образованным слоем исторической России и современным, а именно
социальная самоидентификация пишущих накладывает сильнейший отпечаток на освещение проблем бытия интеллектуального слоя.
Старый интеллектуал (вне зависимости от его политических взглядов) и советский - совершенно разные люди. В дореволюционной
России представитель образованного слоя рассматривался “простым человеком” (“мужиком”) как “барин” - будь то сельский учитель
или губернатор. Интеллектуал же, созданный советским строем, есть по своей психологии и самоидентификации, в подавляющем
большинстве, именно “мужик”. Но если прежний “мужик”, при всей неприязни к 'барину', испытывал к дореволюционному
интеллектуалу традиционное уважение (прекрасно отдавая себе отчет в существующей между ними разнице), то советский
интеллигент такого уважения не испытывает, считая себя не менее 'культурным' (да еще, пожалуй, - более, ибо советская культура,
по его разумению, 'выше' и 'прогрессивнее') и своего сущностного отличия от него даже и не осознает, так как критерии этого
отличия ему не ведомы.
