— Это вторично. Вы плохо знаете природу женщин.
— Совсем не знаю, — согласился он.
— Но мне и этого мало, — помолчав, сказала она. — У меня собственные принципы. Я максималистка и не терплю половинчатости в людях.
Он чуть было не спросил: а как она относится к нему, почему вообще с ним поехала, ведь он так далек от ее идеала, не созидатель, как личность не состоялся и внешне рядом с тем красавцем великаном проигрывает…
— И еще я люблю неожиданности, — давая ему разгадку, заключила она.
«Трудно доверять человеку неожиданных поступков, — с горечью подумал он. — Неосторожность, взбалмошность ведут ко всякого рода неприятностям. Почему с ней и неспокойно — у нее отчаянная жизнь, разбросанные интересы, она непоседа, ее постоянно куда-то тянет».
Последующие два дня они проводили с ее знакомыми: днем ходили «на камни», слушали транзистор, вели пустые разговоры, а по вечерам встречались у источника и, как всегда, она была зачинщицей «раскованных штучек»: устроить танцы в санатории, уйти за гору «Медведь» и искупаться голыми.
Ему уже стало надоедать бессмысленное времяпрепровождение. «Я давно отошел от этого поколения, — рассуждал он, — и глупо стараться соответствовать им, выходить из своего возраста, изображать „компанейского юношу“». Ко всему, за прошедшие дни она изменилась: среди «своих» демонстрировала бурное веселье, а оставшись с ним наедине, резко сникала, и это давало ему лишний повод для переживаний.
На исходе третьего дня, когда она уснула, он вышел покурить во двор. Ночь была душная и влажная, сквозь колеблющийся воздух мерцали звезды, от разогретой листвы текли горячие испарения, повсюду громко трещали цикады. Внезапно перед ним возникло лицо жены — она укоризненно смотрела на него и острое ощущение вины пронзило его. Он вспомнил, как жена с дочерью переглядывались, когда он учился играть на гитаре, как, узнав про медсестру, от него отвернулись друзья семьи, а сослуживцы стали насмехаться…
Вернувшись в комнату, он попытался уснуть, но мучительные угрызения совести так растеребили его, что он еще долго лежал с открытыми глазами. «Оказывается, не так-то просто изменить женщине, которая тебя любит», — рассуждал он. Потом неожиданно вспомнил, как много лет назад они с женой впервые отдыхали в Крыму, и как однажды ночью у него было обострение язвы желудка, и как его жена, маленькая хрупкая женщина пошла за врачом в темень, в какое-то горное селенье, а в тех местах накануне изнасиловали девушку. Время отсекло те далекие дни, но сейчас он отчетливо вспомнил и испуг на лице жены, и ее поспешный уход в горы. Только теперь, через много лет, он в полной мере оценил ее смелость и решительность в минуту опасности.
«А медсестра вряд ли способна на такое, — подумал он. — Она живет для себя, а жена в любую минуту могла все забросить, сорваться и побежать ко мне. Умение любить, наверно, и есть самый ценный талант женщины. А такие, как медсестра, любят только себя». Он испытывал сложное переплетение чувств: с одной стороны, воспоминания о жене, точно старые выцветшие акварели, согревали его душу, с другой — его тянуло к яркой своевольной новой знакомой; с женой связывали годы спокойствия и благополучия, с новой знакомой — всего несколько искрометных недель.
На четвертый день она привела компанию на пляж под тент и там, в тени, пляж превратился в шумный табор. И опять она была главной заводилой, а он угрюмо сидел в стороне. Ему уже всерьез надоели ее знакомые, среди них он чувствовал себя слишком взрослым, человеком, у которого за плечами целая жизнь. «Их интересы поверхностные, проходящие, а в моей семье есть истинное, настоящее, есть глубокий смысл в ответственности за судьбу жены и дочери, — рассуждал он. — И пусть я не стал крупной личностью, но стал добросовестным исполнителем, мастером своего дела, а в жизни все и держится на мастерах».
Несколько раз она подходила к нему и спрашивала с гримасой изумления:
— Почему вы сидите как отшельник? Пойдемте, там так весело, и потом, это просто глупо — быть необщительным, скрытным.
— Мне с ними не весело, а скучно, — откровенно сказал он.
— Вы зануда! — насмешливо съязвила она и направилась к своим. — Подходите, не валяйте дурака.
Он вышел на набережную, сел на скамью и закурил. Несмотря на полдень, городок заполнял светлый свежий воздух, море в бухте было спокойным, на воде покачивались чайки, в соседнем парке цветы источали терпкий аромат. Вокруг было редкостное благолепие, а он испытывал тягостное, удушливое состояние — даже не мог вздохнуть полной грудью.
«Непонятно, во имя чего я здесь нахожусь? Во что она вовлекает меня? — рассуждал он. — Выбрал себе какую-то постыдную роль — только и потакаю ее причудам… С ней я все время в напряжении, надо быть интересным, придумывать какие-то развлечения. С женой-то я всегда остаюсь самим собой, с ней никогда не чувствую себя посредственностью».
Он вспомнил, как приходил домой после свиданий и, считая жену легковерной, плел разные небылицы, а она, как всякая разумная женщина, ни разу не показала, что обо всем догадывается. Только теперь он понял, какой выдержкой наделена его жена. Он вспомнил ее простые, чуть старомодные платья, и в сравнении с броскими нарядами новой знакомой увидел несравненные преимущества жены, ее красоту зрелой женщины.
«Хватит с меня!» Он встал и быстрым шагом отправился на почту к телефонным автоматам. Он сам не понимал, что говорил жене в телефонную трубку, называл себя «полным болваном», «законченным кретином», чуть ли не кричал, что «соскучился по ней» и «немедленно едет назад». И ее слов не мог разобрать, только слышал приглушенные всхлипывания.
Он гнал машину весь вечер и всю ночь, и все это время его не покидало жгучее раскаяние. Только наутро, в двухстах километрах от города, он немного успокоился и впал в забытье.
Усталый, с онемевшими ногами, он мчал по раскаленному, неостывшему за ночь шоссе и, борясь со сном, курил одну сигарету за другой. А прямая дорога и уютно рокочущий двигатель неумолимо укачивали, усыпляли.
Местами вдоль шоссе появлялись деревья, и ветровое стекло рябило от светлых и темных пятен. Эти меняющиеся пятна мешали рассматривать дорогу и навязчиво напоминали что-то из его юности. Несколько раз он закрывал глаза, и тогда неясные очертания превращались в реальный, залитый солнцем сквер. Он видел свой институт и перед входом на ступенях тонкую робкую девушку абитуриентку, свою будущую жену. Он вспоминал, как заговорил с ней и как она смущенно отвечала…
Улыбка появлялась на его осунувшемся лице. Открывая глаза, он встряхивался и, отчаянно сопротивляясь наваждению, из последних усилий считал километровые столбы, а потом снова терял контроль над собой. Так продолжалось до тех пор, пока под натиском наваждений его глаза не слиплись окончательно.
Об этом можно только мечтать
Стоит утомленное лето, время течет лениво. Да и во всем ощущается какая-то великолепная лень: в застывших в небе облаках, в полупустынных раскаленных улицах, в неторопливых движениях редких прохожих, в притихших дворах с дремлющими на скамьях стариками, в поникшей от жары листве.
С утра комнаты наполняет горячий воздух, из сквера тянет сложным ароматом цветов, таким сложным, что Юлию во сне то затягивает в глубину какой-то водоворот и она попадает в безрадостную тьму, в мрачное помещение-аквариум, вроде лаборатории, где она работает; перед ней даже появляются рыбьи лица, до ужаса похожие на сослуживцев, то, наоборот, — некий вихрь переносит ее куда-то на юг Франции, в слепящие белизной курортные города, где вечный карнавал и люди радуются жизни — встречаются, влюбляются, женятся, гуляют с детьми, ходят друг к другу на воскресные обеды…
Этот второй светлый сон хочется удержать подольше. Юлия потягивается в кровати, жмурится от солнца и… мчится в открытом «мерседесе» по роскошной головокружительной автостраде, подставляя
