и увезли на грузовиках, часть оттащили бульдозером к пустырям; повсюду валялись ветки и щепа, в воздухе остро пахло древесиной, соляркой и гарью.
— Я из Общества охраны природы, — представился молодой человек прорабу. — Покажите разрешение на порубку.
Он тщательно записал все данные, которые представил прораб, и на обратном пути сказал Вадиму:
— Я знаю проблему не понаслышке, знаю кто нам поможет. Обещаю, сегодня же это безобразие прекратится.
Но ничего не прекратилось. Спилив деревья, рабочие удалились.
С неделю стройка пустовала; все эти дни Вадим ходил удрученный и злой и от своей беспомощности и от равнодушия жильцов; в конце концов, не выдержав, снова поехал в Общество охраны природы.
— Понимаете, с нами никто не считается, — возвестил близорукий старик. — Мы существуем номинально. Мы звонили, писали, вооружились поддержкой ученых, но от нас все равно отмахнулись… Господа в префектуре сказали: «Пересаживайте, это ваша забота». Это они так смеются над нами. Прекрасно знают, что пересаживать можно только молодые деревья… Не первый раз так поступают… Да и на молодые деревья откуда у нас деньги, скажите? Это дорогостоящая процедура. А мы бедная организация… Когда-нибудь они, кончено, спохватятся… Ведь одно такое дерево дает кислорода десятерым, да и вообще, красота, ландшафт… Досадно, что все так получилось… Но, что вы хотите, если в Сибири кедры ради шишек спиливают… Всеобщая экологическая безграмотность…
— Не безграмотность, а варварство, — процедил Вадим. — Эти новые русские — преступники! Дорвались до власти, наворовали мешки денег и возомнили себя хозяевами земли. Их надо судить!
Через несколько дней на стройку привезли экскаватор и на месте бывшей рощи появился огромный котлован. К котловану пригнали множество всякой техники и ускоренным методом — день и ночь начали возводить кирпичное строение немыслимой конструкции.
Спустя два месяца уже возвышались трехярусные стены с зеркальными окнами и парадный подъезд — на фоне облезлых пятиэтажек строение выглядело вопиющей, наглой роскошью.
Вадим смотрел на особняк и ему хотелось взорвать его… Он уже слышал грохот взрыва, чувствовал сотрясение земли под ногами, видел, как на огромную высоту взлетают кирпичные стены, оконные рамы, двери, как все это на мгновенье зависает в воздухе и шумно обрушивается, превращаясь в груду обломков.
В тайге
Мы с Дмитрием спускались на байдарке с верховьев таежной реки и за весь день не видели ни одной деревни, не встретили ни одного человека. По берегам тянулся сплошной лесной массив. Русло реки постоянно менялось: то образовывало узкости и крутые колена с мощным прижимным течением около отвесных обрывов, то разделялось на рукава, где затяжной ток воды шел среди густого кустарника, то превращалось в плес с почти стоячей водой. Погода была жаркая. На исходе дня, когда уже приближались сумерки, на правом берегу лес расступился, и на холме показались дома, прикрытые разлапистыми елями.
Пристав к берегу, мы направились к крайнему дому. Нас встретила пожилая женщина, приветливо поздоровалась, пригласила в дом, угостила чаем. За чаем женщина сообщила, что никого из мужчин в деревне нет — они с собаками преследуют медведя, который недавно здесь объявился.
— …С неделю здесь шастал, у ямы отходы собирал. А намедни вдруг напал на одного нашего мужика. Помял малость. И с чего бы? Отродясь такого не слыхала… Бывало, пойдешь за малиной, встретишь его. Он малину жуть как любит. Постучишь по ведру — сбегает. Он шума пужается. А этот не испужался. Ну его наши мужики и решили застрелить. Да только подранили. Вот щас и гоняют. Да уж, небось, убили.
Мы остановились ниже по течению, в семи-десяти километрах от деревни; палатку разбили под соснами; место было сухое, продуваемое, и комары не слишком досаждали. На противоположной стороне чернела стена леса, а за изгибом реки, словно тусклый фонарь, сквозь туман виднелась луна. Насобирав сухих веток, мы разожгли костер и повесили над ним котелок. Не успели поужинать, как с низовьев реки уловили далекий глуховатый рев.
— Похоже, медведь, — сказал Дмитрий.
— Может, тот самый? — предположил я.
Вскоре рев прекратился, но ночью раздался снова. Теперь уже отчетливо различалось, как рев время от времени переходил то в сухой хрип, то в затяжной вой.
На следующий день погода испортилась: небо заволокло, подул сильный ветер, то и дело начинало моросить. К полудню, промокшие и усталые, мы решили пристать к берегу и передохнуть. Дмитрий, сидящий на корме, уже повернул руль, чтобы обогнуть небольшую излучину, как вдруг перед нами открылась песчаная коса. Сквозь сетку дождя на песке темнело что-то большое и бесформенное. Мы подгребли и увидели труп медведицы; она лежала на боку… с медвежонком в лапах. Вытащив лодку на песок, мы подошли ближе. Медвежонок повернулся в нашу сторону, стряхнул с головы капли дождя и, жалобно поскуливая, начал теребить лапой медведицу.
— Это та медведица, о которой говорила женщина, — сказал Дмитрий. — Надо же, уже мертвая, а все прижимает к себе малыша.
— Теперь понятно, почему она напала на мужика, — сказал я. — Но как они не увидели, что она с медвежонком?
Долго мы стояли на косе, не в силах снять тяжесть этой встречи, встречи с беспомощностью животного перед оружием, и рассуждали, как совместить людские законы с законами зверей. В какой-то момент хотели взять с собой медвежонка, но решили сообщить о нем в первой же деревне.
За косой река выходила на равнину и делала огромную луку, по которой мы плыли не меньше часа. А когда снова подошли к лесу, увидели на косогорье лошадь, запряженную в телегу, и мужиков с ружьями. На телеге лежала медведица, и лошадь все время косилась назад и ржала. Чуть в стороне за телегой семенил медвежонок.
К вечеру дождь усилился и не прекращался больше суток. Мы отсиживались в палатке, кипятили чай на туристическом примусе и разговаривали. Дмитрий был опытным туристом, с ним немало всего случалось, ему было что рассказать. Одну из историй я запомнил.
— …Однажды мы с приятелем спускались по таежной реке на плоту. Места были дремучие, безлюдные, русло реки неизвестное. Ну, и так случилось — налетели на каменную гряду. Плот разнесло, все утонуло: шамовочный рюкзак, палатка. Остался только «неприкосновенный запас», который приятель держал в кармане куртки — коробок спичек, документы и карта в непромокаемом пакете. И осталось ружье с одним единственным патроном — оно случайно оказалось у меня под рукой, когда плот разбило и мы очутились в воде. Ружье мы брали не для охоты, а чтобы, если понадобится, отпугнуть зверя. Да и мало ли что может произойти в тайге — без ружья никак нельзя.
…И вот выбрались мы на берег, я смотрю — а у приятеля вся голова в крови, и он еще жалуется на ногу — ступить не может — так сильно швырнуло его на камни. А мне повезло — я отделался ссадинами. Ну, порвал я рубашку, перевязал приятеля. Потом развел костер, просушил одежду. А что делать дальше? Посмотрел на карту — до ближайшего селенья километров сорок, а то и больше. По прямой не пойдешь — чащоба, завалы, да и без компаса заблудишься. Решили идти берегом — река рано или поздно приведет к жилью. Сделал я приятелю что-то вроде костыля и мы двинули. Он опирался на костыль и мне на плечо.
…Переночевали кое-как у костра, а утром приятель еле поднялся — его ногу разнесло так, что пришлось надорвать брюки. Но он был стойкий парень — «пойдем!» — говорит. Мы пошли. Спотыкались о коряги, падали, проваливались в ямы, лицо и руки зудели от укусов комаров. Наверно, половину пути прошли, но стали выдыхаться. Да у приятеля еще сильно разболелась голова.
…На третье утро у него и вовсе появился жар — его тело покрылось пятнами. И вот тут меня охватил страх. Настоящий страх, понимаешь? Страх реальной опасности здоровью товарища. Но потом я приказал
