Дал прочитать написанное выше своей жене Римме (совсем как когда-то Дэвид Лоуренс — своего наделавшего шума «Любовника леди Чаттерлей» — жене Фриде), а она, Римма, то есть, поморщившись в некоторых местах рукописи, спрашивает… Нет, не о моих мужских достоинствах или недостатках, но о том, зачем нужно было комплектовать автобатальоны в другой стране.
Объясняю.
Еще в 1921 году был подписан жутко равноправный и необыкновенно дружественный договор между СССР и Ираном, по которому последний давал право первому ввести войска на свою территорию в случае, если с нее возникнет угроза для соседа. Такая угроза действительно возникла с началом второй мировой, и в августе сорок первого, согласно этому договору, Советский Союз ввел войска (в том числе энное количество почти негодных автомобилей) в Северный Иран. Одновременно английские солдаты вошли в западные и южные районы страны, через год к ним присоединились американцы. Тогда же нехороший монарх Реза-шах Пехлеви отрекся от престола и на него вступил его хороший сын Мохамед Реза.
(Без малого через сорок лет и он станет нехорош — его скинут исламские фундаменталисты и образуют свою республику, которая, как ее тогдашний советский сосед, станет похлеще любой бывшей монархии.)
А между тем именно в Иране (в Персии) почти полтораста лет назад родилось религиозное учение, ставившее в основу не рознь, но мирное объединение человечества и восход новой мировой цивилизации. В храме его приверженцев было девять ворот — символ открытости для всех людей. На колоннах храма — знаки основных религий: крест (христианство), полумесяц (ислам), свастика (индуизм), шестиконечная звезда (иудаизм)…
Тогда, в 1850 году, человек по имени Баб («врата»), который объявил себя предшественником грядущего Божьего посланника, и еще двадцать тысяч его сторонников были казнены. Но уже через тринадцать лет сын шахского министра, названный позднее Баха-Уллой («Слава Господня»), продолжит дело казненных — дело объединения всех религий мира. «Единство религий, единство человечества — признак его грядущей зрелости». Так считают бахаисты, равно почитая при этом основателей всех религий и не посягая на святость их заветов, на веру предков. В 70-х годах нашего века бахаистские общины были во всех странах, кроме СССР и Китая, где их уничтожали в зачатке. Сейчас вроде бы появляются и в России, а общий законодательный центр, и красивый храм, находятся в городе Хайфе.
Вот в этот самый Иран, оккупированный войсками трех воюющих с Германией стран, и отправили сейчас Юрия и нескольких еще командиров. («Офицерами» стали их называть после августа 43-го, когда вместо петлиц, кубарей и шпал появились стародавние знаки отличия: погоны и звездочки на них.)
В совершенно пустом вагоне поезда ехали они — уже стоял жаркий июль — по Азербайджану, через Кировобад, Ленкорань до приграничной Астары. Дальше начинался Азербайджан Иранский. Здесь пересели на скрипучий военный автобус, который потащился по горным, хорошо укатанным гравийным дорогам в сторону второго по величине города Ирана — Тавриза (Тебриза).
Юрий впервые в жизни пересек запертые на все засовы границы свой страны (до этого не бывал даже в присоединенной Прибалтике, даже в Западных областях Украины и Белоруссии), но не ощутил при этом никакого трепета, с которым, как полагал, все путешественники должны ступать на неведомую доселе землю. Те же горы, что видел из окна поезда, те же камни, та же не слишком обильная растительность. Встречные тоже похожи — правда, победней одеты (он отметил это с долей здорового патриотизма) и ездят, в основном, на ослах. Вернее, ездят мужчины, женщины плетутся сзади с ребенком на руках, с нелегкой поклажей на спине… Ну, и никто ни слова по-русски, конечно. (Ох, как раздражало это и бесило наших гуманных завоевателей Восточной Европы во время войны и много лет спустя, когда наезжали в эти страны, чтобы прибарахлиться!.. «Дикари хреновы! Незнамо чего болтают, слова нормального не скажут!» Я знаю это чувство, чего греха таить, и по самому себе, и по хорошо знакомым мне вполне достойным людям.)
Впрочем, почти везде находились и такие, кто знали русский. В Иране им оказался буфетчик в придорожном кафе — пожилой, крупный, в белой рубашке и тюбетейке на лысой голове. Он и сам был русским, из Ростова, попал сюда, по его словам, во время первой мировой — и остался. А сын, должно быть, так и живет в России. Только они друг о друге ничего не знают. Раньше были письма, а теперь много годов уже ничего. Мужчина говорил об этом спокойно, как о чем-то, к чему давно привык и считает вполне нормальным. Юрий тоже не почуял в рассказе ничего противоестественного. (А между тем, расстояние между отцом и сыном, если по прямой, чуть больше тысячи километров. Как от Москвы до того же Ростова.)
Буфетчику в этом кафе помогали высокий мужчина средних лет с неприятным лицом и бельмом на глазу и девочка-подросток.
— Дочь? — спросил, указывая на девочку, Юрий у мужчины.
Тот не понял, а буфетчик сказал, что никакая не дочь, а жена. Тут женятся и на двенадцатилетних. Юрия ужаснуло и заинтересовало это, и он неоднократно пытался представить себе потом в деталях, какие отношения могут быть у этой девочки, недавно игравшей в куклы, с малосимпатичным бельмастым мужиком и как все это должно выглядеть в постели. (Набоковской «Лолиты» он тогда не читал.)
Заночевали в Тавризе, а на следующий день были уже в другом большом городе — Казвине, где Юрию запомнился восточный базар — о таком он только из книжек знал, — и на этом базаре — молодой продавец, сидящий посреди темных ягод (вишня? черешня? а может, сливы?) и перебирающий пальцы на босых грязных ногах. Юрий как увидел эту картину — ближе подходить не стал, поторопился вовсе уйти с базара. Чистюлей остается и до сих пор…
За Казвином стояли наши воинские части, в которых и надо было отобрать около сотни машин (одна другой хуже), чтобы перегнать обратно в Союз. Это были потрепанные «газики», такие же, с которыми Юрий уже настрадался на Западном и Северо-Западном фронтах. Выбирать было не из чего, но все же недели две провозились и потом длинной колонной двинулись в обратный путь через Решт и Пехлеви до приграничной Астары, откуда машинам предстояло плыть по Каспийскому морю в Махачкалу.
Из сохранившихся отрывочных впечатлений вспоминает Юрий британских солдат в форме колониальных войск: панамы, рубашки с короткими рукавами, короткие штаны-хаки, легкие ботинки. Мелькнула предосудительная мысль, что не всё, связанное со словом «колониальное», так уж плохо, и захотелось скинуть с себя и забросить подальше гимнастерку со стоячим воротником, узкие бриджи, портупею, ремень, не говоря о сапогах и портянках. Лишь пилотка кое-как подходила по сезону. Жара была за сорок градусов. И еще одно: в прелестном городке Реште — говорили, он построен с помощью французов — мимо Юрия и других советских военных шла быстрым шагом древняя на вид старуха, закутанная в покрывало, и бойко бормотала два не вполне приличных русских слова, которым ее научили наши весельчаки.
Только чуткое российское ухо могло уловить истинное значение странноватого словосочетания «хупидб», похожего больше на восточное женское имя. А по сути это был призыв: старушка предлагала девушек…
Три дня в Астаре ждали они погрузку на баржу, и все эти дни Юрий провалялся под машиной — нет, не ремонтировал ее, просто лежал в тени кузова со страшным приступом лихорадки. Это случилось впервые в его жизни, вторично она тряхнет его под Слуцком, на 1-м Белорусском фронте, и тогда он попадет в госпиталь. Здесь же, в Астаре, на берегу Каспийского моря, не было ни санчасти, ни захудалого фельдшера, ни лекарств, никто не проявлял о нем беспокойства — отлежишься, и пройдет, как на собаке, — и сам он тоже мало беспокоился, просто дрожал мелкой (а может, крупной) дрожью и хотел все время пить и спать.
К началу погрузки на баржу был уже на ногах…
В Махачкале Юрию понравилось: буйно заросшая зеленью Буйнакская улица в центре города, большой парк; с одной стороны море, с другой — невысокая гора Тарки-Тау. Аккуратные белые домики.
Стало известно, что из большинства доставленных сюда автомашин формируется отдельный автобатальон и Юрий назначается помощником начальника штаба… Опять все то же! Опять нечего делать, потому что есть начальник штаба, есть помощник по технической части, писарь, наконец… С помпотехом Глазовым он сразу сдружился, да и комбат Гутин неплохой мужик — так что не было необходимости изобретать для себя работенку или принимать безумно деловой вид, когда ну ровно никакой работы не было. Работа была у бойцов 44-й Армии, которая сдерживала немцев на дальних подступах к городу, у 10-й
