Два судебных заседания, на которых я присутствовал морозными зимними днями в унылом холодном здании городского суда на Каланчовке, не сообщили мне почти ничего нового. Все было так, как я до этого узнал от Марьи Федоровны и как сумел рассказать самому себе в своей защитной речи. А выступления настоящего адвоката я так и не услышал — не был в тот день в суде. Зато слышал, как говорила мать убитого, Колина бабушка, — и все в защиту внука. Но удивительней всего, что человек, одно лишь название должности которого — «прокурор» — вызывает стойкую неприязнь и трепет, выступил, по сути, в роли адвоката. Помню, как, подтверждая версию о случайном, непреднамеренном выстреле, он указал на то, что в пистолет, который схватил Коля, не был вложен магазин, и только в стволе случайно оказался патрон, что, помимо всего прочего, свидетельствует о преступной неосторожности владельца. Не говоря уж о том, что оружие он обязан был хранить за семью замками…
А перед судейским столом, за которым разместились три женщины в теплых кофтах, стоял все эти дни тот самый сдержанный, уравновешенный мальчик с приятным лицом, кто почти уже три года регулярно поднимался у меня в классе из-за парты, когда я задавал ему очередной вопрос о каком-нибудь Passive Voice (что означает «страдательный залог») или о многочисленных функциях глагола «would». Только сейчас он выглядел еще более худым, чем обычно, наголо острижен, с запавшими глазами, и его бессменно охранял неказистый солдатик с допотопной, словно из музея, винтовкой. По ходу дела судья не один раз объявляла, в чем Коля обвиняется, и слова «убийство отца» падали, словно холодные камни, в притихший зал, уставленный рядами узких скамеек и напоминавший помещение захудалого сельского клуба.
Судебный процесс длился недолго, и не более чем через полторы недели решение было объявлено: Николая Журавлева приговорить к шести годам тюремного заключения (условно).
А в начале четвертой четверти я снова почти каждый день видел на одной из средних парт скромного юношу с правильными чертами лица и уже заметно отросшими светлыми волосами. И ребята — какие молодцы! — держали себя с ним совершенно естественно, не проявляя ни чрезмерной жалости, ни жестокого любопытства. Я старался следовать их примеру.
Еще через три с лишним месяца состоялся выпуск из школы моих десятиклассников.
Под этими пафосными, но, смею думать, искренними строками, которые я привел не полностью, стояла подпись: «Многоуважаемому учителю Ю.С. Хазанову от его признательных учеников. 10-й „А“ класс».
Автором послания был, несомненно, Толя Баринов — он вообще писал стихи, даже получше этих, и уж значительно лучше тех, которые его «многоуважаемый учитель» изредка публиковал тогда в газетах. («Вперед, вперед, вперед, вперед, над нами синий небосвод!..» Стыдоба какая!)
С тех давних пор в правом углу моего письменного стола бессменно стоит нечто вроде небольшого бювара с серебряной пластиной на крышке и с посвящением от всех десятых классов. И когда смотрю на него, то почти каждый раз испытываю ностальгию в ее чистом виде. Сиречь тоску по безвозвратно ушедшему.
2
Год наступивший был для меня во многом знаменательным: я обрел почти сразу трех новых друзей — двое из которых были людьми, а третий — собака; а также оставил школу, подав лаконичное, в несколько строк, заявление об уходе. Сам процесс моего решения был куда менее лаконичным: довольно долго я шел к этому финалу, и этапами на пути были нередкие стычки с директрисой по проблемам, о которых я уже не раз упоминал (включая злополучные вельветовые брюки, подвергнутые ее решительному моральному осуждению как объект западного влияния), а также мое достаточно резкое выступление на одном из педагогических советов, когда я не согласился с ее (точнее, с официальными) взглядами на принципы воспитания и образования. (По поводу все того же внешнего вида учеников и порядка выставления оценок. Злосчастный «процент успеваемости»!) «Наполеоновну» так взбудоражили мои возражения, что у нее, как мне потом говорили, повысилось давление, даже пришлось вызывать врача. А я, конечно, пожалел о своем бесполезном бунтарстве, так как поумнел уже настолько, что стал понимать: ничто и никогда изменить оно не сможет…
Но чего это я все о себе да о себе? А что же делалось в это самое время в нашей с вами стране, на одной шестой части земного шара?
Что?.. Да все то же: нехватки, очереди за продуктами, за шмотками, воспевание и облизывание нового вождя, каковым стал товарищ Хрущев — широколицый, с двумя бородавками, с крупным вздернутым носом, огромным лысым черепом, металлическими зубами и сильно оттопыренными ушами. Это не я так смело его описываю, не думайте, а один из его, судя по всему, преданных сотрудников. Этот же сотрудник, спустя тридцать три года после смерти шефа, рассказал нам всем на страницах одной из газет, как, со слов самого Хрущева, вместе с братками они брали власть, когда умер Сталин. Тоже все началось с крови. Правда, малой, но тем, кого успели убить, не намного легче от этого, не правда ли?
«Стоим мы, значит, на Кунцевской ближней даче возле мертвого тела Иосифа Виссарионовича, — примерно так будто бы говорил Хрущев, — друг с другом ни словечка, каждый думает о своем. Потом начали разъезжаться. В машины садились по-двое: Маленков с Берией, Молотов с Кагановичем… Микоян и говорит мне: „Берия в Москву поехал власть брать“». А я ему в ответ: «Пока эта сволочь наверху, никто из нас не может чувствовать себя спокойно… Надо его убрать… Покончить с антипартийной раскольнической деятельностью этой гадины, этого агента империализма…» (Не могу не прервать рассказчика — душа кипит! А раньше-то, ваши партийные высочества, куда вы все смотрели? Почему дали ему развернуться? Не укоротили гадину? Позволили шпионить в пользу всех на свете империалистических разведок и одновременно пачками уничтожать наших честных граждан, а также насиловать их жен и дочерей? А? Почему?!. Да ладно уж! Знаю, честного серьезного ответа на эти вопросы нет и быть не может: слишком многих и многое заденет, слишком глубоко уведет в суть нашей жизни… Ну, и не отвечайте, если кишка тонка, но тогда хотя бы не порите чушь, а просто извинитесь перед страной, покайтесь, черт вас дери!..)
Впрочем, умело покончив с Берией… Но об этом опять же лучше из первых уст. Итак, продолжение народного политического детектива, автор тот же.
«…И вот, пришел я, значит, на заседание. Сели все, а Берии нет. Ну вот, думаю, наверное, дознался. Не снести тогда нам всем головы… Но тут он пришел, и портфель у него в руках… А что в портфеле? Я сразу
