планы строят только авантюристы, но моя уверенность оказалась ошибочной.
О Николае я узнал от Степаныча и заочно так загорелся познакомиться с этим человеком, что отправился на его поиски. На «большаке» поймал грузовик и прикатил в поселок.
— Чудик, слабосильный философ-самоучка! — отозвались рыбаки о Николае. — У него шило в одном месте. Жил припеваючи в десяти километрах вверх по реке. Место было добротное, участок освоен, все четко выстроено, приличный огород, сад — чего ему не жилось? Так нет, разобрал избу, сплавил сюда.
— Как сплавил? — переспросил я.
— А так. Как плот. И весь скарб на плоту, и жена и сын, и дочь, и кот ихний — умора! Как цыгане… Теперь обустраивается, поднимает целину — и чего ради?
Чудак Николай еще сильнее распалил мое любопытство — оно стало прямо-таки зоологическим. С этим зоологическим любопытством я и отправился знакомиться с «плотогоном».
Меня встретил высокий загорелый мужчина, с энергичными движениями — на вид лет тридцать с небольшим. Поражали его глаза — в них виднелась целеустремленность и свободомыслие. Это был волнующий момент, я сразу понял — передо мной необыкновенный человек.
— …Все так, — сказал Николай, когда мы сели покурить на недостроенной террасе, среди желтых тыкв, и я спросил: «Правда ли, что он сплавил свой дом?».
— Все так, — повторил он. — Я больше трех-четырех лет не могу жить на одном месте. У меня, понимаешь ли, страсть к переменам в крови. Смотри, что получается: люди всю жизнь живут на одном месте, окопаются, как кроты, и ничего не видят вокруг. А мир-то большой, понимаешь?! Ну, обжился ты на одном месте, ну поднакопил барахла, а что дальше? Сидеть и по телеку смотреть чужую жизнь?! Мне, понимаешь ли, нужны живые впечатления… Я не могу без дела. Люблю строить, и без хвастовства скажу, понимаю толк в строительстве. Вот к избе террасу ставлю, на прежнем месте было лишь крыльцо… Еще пару годков здесь покантуюсь, участок освою и разберу избу… Махну вниз по реке. Говорят, там привольней… И работы на новом месте всегда вдоволь… Понимаешь ли, когда всю жизнь живешь на одном месте, тебя подстерегает подводный камень — спокойная жизнь человека разъедает, как ржавчина.
— Понимаю тебя, мне сродни твои горячие мысли, — сказал я совершенно искренне, поскольку и сам в то лето был бродягой. — Мне нравится эта твоя особенность, твой образ жизни, но ведь у тебя семья. Им каково?
— У нас спетая команда, — усмехнулся Николай. — Моим ребятам и в одной школе учиться надоедает. Выбьются в отличники и говорят: «Скучно. В другую бы школу!». Вот так вот. Моя кровь — страсть к переменам… И сын не зря со мной живет, — Николай кивнул на подростка, который с надлежащим старанием тесал сосновый брус. — Он ведь от первой жены. Мог бы жить с матерью, но вот видишь, со мной, — Николай довольный потянулся. — А жена? Жена во всем меня поддерживает, иначе не прожил бы с ней восемь лет… Сейчас она с дочерью в поселке у родственников… Скажу тебе, я здесь бронзовую свадьбу отгрохал. С первой женой прожил семь лет и со второй уже восемь. Так то! В итоге женат пятнадцать…
— Суммарная бронзовая свадьба, — нашелся я.
— Точно, — усмехнулся Николай. — И бронзовая, и стеклянная, и деревянная, и ситцевая, какая хочешь…
Неожиданно пошел тяжелый дождь и Николай крикнул сыну:
— Убирай инструмент!
А мне махнул:
— Пошли в избу, уже ушица поспела…
В доме, расставляя на столе посуду, Николай ухмылялся и все больше подтверждал прозвище философа:
— Злые языки, разные недоброжелатели всякое обо мне говорят, но это от зависти. Некоторые люди ведь не только свои участки огораживают, но и мыслят ограниченно, понимаешь?.. А некоторые обогащаются — противно смотреть! В поселке есть один предприниматель — сдает туристам для охраны палаток своего пса. За плату. И лодку, и сарай сдает… Другой, тоже за плату, показывает грибные и ягодные места. Вот до чего люди дошли! Скоро дорогу будут показывать за деньги… Теперь понимаешь, почему я для них белая ворона?
— Как не понять. Но, наверняка, стяжателей не так уж много.
— Полно!.. Ясное дело, и нормальные есть, так те и относятся ко мне уважительно. Тоже завидуют, но по-хорошему; завидуют, что я легкий на подъем, — Николай снова усмехнулся (его усмешки и ухмылки были полны значения). — Непостоянство нормальная вещь. В природе все непостоянно, все меняется, как река… И в разных истинах надо сомневаться — это ведет к новым открытиям. А тот, кто ни в чем не сомневается, попросту дурак, — Николай в очередной раз усмехнулся, хмыкнул и подал мне деревянную ложку.
Уха была настоящая, волжская, со стерлядкой — такую ни в одном ресторане не отведаешь. И дело не в ее вкусовых достоинствах — от нее исходило тепло домашней еды. Кстати, от всего домашнего исходит особое тепло — от обжитой мебели и ношеной одежды, от кухонной утвари и простых обиходных вещей. Я ел уху и думал: «Причудница Ленка, чудесник Степаныч, чудак Николай — случайно ли это? Быть может, общение с рекой сделало их такими? Наверное, река несет в себе что-то такое, что делает людей необыкновенными, расширяет их воображение, выявляет таланты?.. Надо бы почаще окунаться в Волгу — может, и во мне откроются какие-то неведомые, дремлющие таланты… Собственно, чего откладывать — доем уху и окунусь».
Как бы прочитав мои мысли, Николай сказал:
— Вроде дождь стихает. После дождя река теплая.
Николай предложил мне остановиться в его «плавающим» доме и, само собой, я не заставил себя уговаривать. Три дня я помогал Николаю строить террасу, усердно осваивая профессии плотника, кровельщика и стекольщика. За эти дни я крепко сдружился с Николаем и его сыном Борькой — не по возрасту серьезным пареньком. Когда мы достроили террасу и «обмыли» ее, я распрощался с Николаем и Борькой — мы расстались, как родственники.
Заключительную часть отпуска я провел в Ярославской области (по совету Николая). Туда добирался на трех видах транспорта: вначале на попутном «москвиче», затем до Ярославля на автобусе, дальше — до Волги — на тракторе.
В тех местах деревни маленькие, в несколько дворов, и убогие, с разбитыми дорогами и ветхими настилами — вроде, ничего и не изменилось с царских времен. Есть и вовсе покинутые поселения, где от домов остались одни фундаменты, а меж старых одичавших яблонь бродят тоже одичавшие собаки и кошки.
В одном из таких мест, среди высокого леса, сохранилось два строения: низкая, полуразвалившаяся изба и покосившийся сарай — владения бабки Анастасии. В деревнях о бабке отзывались как о выжившей из ума старухе, которая чуть ли не вышла замуж за домового — во всяком случае по вечерам отчитывается перед ним за проделанную за день работу и вообще постоянно ведет беседы разного толка.
Бабка Анастасия имела огород, держала кур и козу, подкармливала приблудную собаку и дикого кота. До этой живности на чердаке у бабки обитал старый ворон — большая птица со смоляным оперением и зоркими глазами. Тот ворон сильно привязался к бабке: каждый день из других деревень притаскивал ей разные блестящие штуковины: пуговицы, бусины, осколки зеркал, алюминиевые ложки.
— Ты, дед, ворона-то не обижай, поладь с ним, — просила бабка Анастасия домового, который, как она считала, тоже жил на чердаке.
Видимо, домовой с вороном поладили — целых два года они мирно соседствовали на чердаке, а вот сама бабка дала маху: вначале приютила собаку, а потом и кота. Каждый раз, когда она выносила собаке еду, ворон взлетал на крышу избы и недовольно бурчал, а уж если гладила кота — так и норовил его клюнуть.
Долгое время бабке Анастасии было невдомек, отчего такая ревность у птицы? Но однажды городские грибники заглянули в избу и оставили бабке дикого голубя-подранка. С неделю бабка выхаживала птицу в корзине на окне; промывала настоями рану, кормила кашей, и все это время ворон сидел на сарае и косил глазом в сторону окна. А потом вдруг поднялся высоко в небо, сложил крылья и камнем бросился вниз.
— Видать в него переселилась душа покойного мужа, — объяснила бабка Анастасия домовому. — Ну, да простит меня господь! И ты, дед, прости меня, старую.
