самого необходимого.
— Может, и правда, Оленька, немного поработаешь? — сдался отец. — А потом начнешь учиться на рабфаке или где захочешь? Тебя везде возьмут. Я слыхал, теперь только детей буржуев никуда не принимают, их вначале посылают мостить мостовую, а тебя-то всегда возьмут, ты ж из рабочих.
Ольга собиралась поступать в институт иностранных языков, но ей пришлось выбирать между своими планами и долгом перед семьей, особенно перед младшими сестрой и братом. В конце концов она согласилась пойти работать, но только не больше, чем на год.
Отец устроил ее к себе на почту, продавать марки, открытки, и уже на следующий день возле Ольгиного окна выстроилась очередь: почтовые изделия покупали даже те, кто просто приходил за письмами и газетами — каждый хотел увидеть приветливую улыбку новой девушки, услышать ее голос. Ольга относилась к работе добросовестно: каждое отправление расцвечивала разными знаками, искусно подбирала открытки, сделала выставочный стенд «Животный мир в марках», но на почте у нее был мизерный оклад и, как только в бухгалтерии на ткацкой фабрике появилось свободное место, она не раздумывая — а решительности ей было не занимать — перешла на новую работу.
Главный бухгалтер фабрики, маленький сухощавый, дотошно-педантичный немец Шидлер, сразу заметил Ольгины способности и трудолюбие, а когда узнал, что она занимается немецким языком и готовится поступать в институт, стал к ней относиться прямо-таки с отеческим вниманием, часто даже отпускал с работы пораньше. Как-то директор вызвал Шидлера и попросил у него объяснения на этот счет.
— Она справляется быстрее всех, — сказал Шидлер. — И совершенно не делает ошибок. Зачем же барышне сидеть сложа руки, когда работа сделана?! Сидеть, ждать конца смены?!
У него была своя, немецкая логика; начальству это не нравилось — оно руководствовалось предписаниями «сверху», и вскоре лучшего работника фабрики уволили.
Новым бухгалтером назначили Виктора Кирилловича Бодрова, «видного мужчину с шевелюрой- мечтой», как охарактеризовали его работницы фабрики и от которого они сразу «сошли с ума». С первого дня работы Виктор Кириллович ко всем сотрудникам был подчеркнуто внимателен и предупредителен, но больше других — к Ольге. Она считала это дружеским покровительством, а он вдруг пришел к ее родителям и сделал предложение. Матери он понравился как «человек с положением», отец неопределенно пожал плечами:
— Пусть Оля решает сама.
А Ольга растерялась, ее взгляд заметался, она посмотрела налево, направо, как бы ища защиты, закачала головой и, густо покраснев, убежала. Замужество ей представлялось какой-то романтической и таинственной связью, ее предназначением и обязанностью; она догадывалась, что это ожидает ее впереди, но в каком-то неопределенном будущем, после окончания института. А пока она не думала о замужестве, тем более не могла представить Виктора Кирилловича своим мужем, он казался ей слишком взрослым мужчиной. Она еще чувствовала себя не доигравшей девчонкой; в восемнадцать лет в ней еще не проснулась женщина. Ко всем знакомым парням она относилась как к приятелям; еще ни один молодой человек не затронул ее сердце, не заставил думать о нем, волноваться при встрече.
На следующий день после визита Виктора Кирилловича Ольга не вышла на работу.
— Не пойдешь на работу, кормить не буду, — заявила мать.
— Хорошо, мама, — сказала Ольга. — Я вернусь на работу, но осенью обязательно поступлю в институт.
Виктор Кириллович встретил ее радушно и в последующие дни проявлял к ней только товарищеское расположение, но Ольга чувствовала — это дается ему нелегко, чувствовала — между ними все равно существует какая-то напряженность. Да и работницы, при случае, подтрунивали над «тайными вздохами главбуха». В конце лета Ольга написала заявление об уходе.
…Много лет спустя, оформляя пенсию, она зашла на фабрику и узнала, что Виктор Кириллович погиб защищая Москву в сорок втором году. Ольга вспомнила первомайский праздник, веселую уличную разноголосицу, и как они, молодые работницы, шли на Красную площадь со знаменем и цветами, и как среди них шагал улыбающийся, со сбитой ветром «шевелюрой-мечтой» Виктор Кириллович. Обнявшись с девчатами, он пел и раскачивался в такт песне — он казался таким взрослым, а ему было всего двадцать пять лет.
Ольга подала заявление в институт иностранных языков и, блестяще сдав экзамены, была зачислена на первый курс… Училась она увлеченно, со все нарастающим интересом, преподаватели отмечали ее любознательность, ненасытную жадность к занятиям.
— В институте удивительно интересно, — ликующим голосом возвещала она родным. — Каждый день узнаешь что-то новое, одерживаешь маленькие победы.
Среди студентов Ольга выделялась открытостью, искренностью и главным образом — постоянным стремлением принести пользу другим. Что немаловажно, обладая безудержной фантазией, будучи прирожденной выдумщицей, она чуть ли не ежедневно являлась как бы в новом качестве, казалась немного новой. Все это, и неиссякаемая энергия, наделяли ее немалой притягательной силой; даже самые пассивные, общаясь с ней, чувствовали прилив сил.
…Позднее, многие, с кем Ольга училась в институте, утверждали, что она покоряла сразу одной своей улыбкой, что над ней всегда светился воздух, и каждый около нее ощущал теплый ветерок — так велико было ее обаяние: и все, как один, были уверены, что счастье ей на всю жизнь обеспечено.
Спустя месяц после начала занятий, у Ольги проявились черты лидера и вокруг нее сгруппировалось несколько единомышленников; они создали драматическую студию, в которой ставили пьесы на немецком языке. На один из спектаклей Ольга пригласила Лидию с Антониной. После спектакля подруги похвалили Ольгу, но и покритиковали — сказали, что студенты забыли про «ценностные рамки и ставят себя вровень с актерами», и что вообще, она, Ольга, слишком «заводная», много развела в институте друзей и эта неразборчивость в людях скоро ей «выйдет боком».
— Чем больше друзей, тем больше радости в жизни, — улыбнулась Ольга, догадываясь, что в подругах говорит ревность.
После занятий Ольга с сокурсниками ходила в музеи и театры, играла в волейбол, а позднее увлеклась плаванием. В то время на Москва-реке открыли Водный стадион и по воскресеньям устраивали праздники на воде: соревновались пловцы и гребцы на шлюпках, носились глиссеры. Ольга записалась в секцию плавания и быстро стала первоклассной пловчихой — как лучшая спортсменка в группе даже участвовала в параде физкультурников.
…Тот парад она отлично помнила — такое запоминается на всю жизнь — они шли по Крымской площади, красивые молодые люди в белоснежной спортивной одежде — маршировали, высоко взмахивая руками; время от времени останавливались, делали пирамиды и вскрикивали лозунги, вызывая всеобщий энтузиазм — с тротуаров и балконов, из подъездов, окон и трамваев им отвечали многочисленные ликующие зрители.
Иногда после занятий собиралась группа студентов активистов комсомола. Они распевали:
И звали Ольгу с собой в церковь вести атеистическую пропаганду, но она решительно отказывалась. Ее воспитывали в уважении к религии… Ольга не верила во всесильность Бога, в могущество святых на иконах, но ей нравилась торжественность и величие церковных обрядов. Для нее религия была не верой, а сводом определенных правил, в основе которых лежали нравственность, гуманизм, совестливость.
В институте, как и во дворе и в школе, к Ольге тянулись не только друзья, но и липли разные ухажеры, особенно «победители женских сердец», но она любезно и твердо, без всякого притворства, отклоняла «заманчивые предложения» — как каждая женщина, она интуитивно чувствовала, где серьезное,
