Из дома доносился слабый приглушенный шум: голо са и смех и надтреснутое хрипение старого фонографа!
Но как только негр постучал, там все смолкло. Ветхий дом, казалось, прислушивался. Мгновение спустя воровато скрипнула дверь: он уловил тихое испуганное журчанье женского голоса. Кто это? Кто?
Тут к нему вернулся Джим Триветт и сказал тихо:
— Все в порядке, Джин. Пошли!
Он сунул монету в ладонь негра. Один миг Юджин смотрел в широкое черное дружелюбие его лица. По его застывшему телу прокатилась теплая волна. Черный зазывала исполнял свою работу охотно и сердечно: на их неприглядную купленную любовь падала теплая тень его доброты.
Они тихо прошли по дорожке, поднялись на несколько ступенек и шагнули в зарешеченную дверь. Возле нее стояла женщина, пропуская их внутрь. Когда они переступили порог, она плотно закрыла дверь. Они пересекли маленькую веранду и вошли в дом.
Они оказались в небольшой прихожей, которая рассекала дом пополам. Коптящая лампа с прикрученным фитилем отбрасывала неясный круг света во тьму. Лестница без ковра вела наверх. Слева и справа были двери, и еще вешалка, на которой висела старая мужская фетровая шляпа.
Джим Триветт немедленно обнял женщину, усмехаясь и хватая ее за грудь.
Привет, Лили,— сказал он.
Господи! — Она бесформенно улыбнулась и продолжала смотреть на Юджина, любопытствуя, что выбросила ей пасть ночи. Потом, повернувшись к Джиму Триветту, сказала с грубым смехом:
Ах, черт! Женщине, которая его заполучит, придется отрезать ему ноги по колено — уж очень они длинны.
Я бы посмотрел на него с Тельмой!— сказал Джим Триветт, ухмыляясь.
Лили Джонс хрипло рассмеялась. Правая дверь открылась, и в прихожую вошла Тельма, маленькая, хрупкая женщина. Вслед ей несся визгливый бессмысленный смех. Джим Триветт нежно обнял ее.
— Господи! — сказала Тельма жестяным голоском.— Что это у нас здесь такое? — Она вытянула острое птичье личико и нагло уставилась на Юджина.
— Я привел тебе нового кавалера, Тельма,— сказал Джим Триветт.
— Вы когда-нибудь видели другого такого долговязого парня? — спросила Лили Джонс, ни к кому не обращаясь.— Какой твой рост, сынок? — добавила она добродушно, повернувшись к нему.
Его слегка передернуло.
Не знаю,— ответил он.— Примерно, шесть футов три дюйма.
Нет, он выше! — решительно заявила Тельма.— В нем не меньше семи футов, чтоб мне с этого места не сойти.
Он последний раз мерился на прошлой неделе,— сказал Джим Триветт.— Так что точно он сказать не может.
Да он же еще совсем молоденький,— сказала Лили, вглядываясь в него.— Сколько тебе лет, сынок?
Юджин отвернул бледное лицо в нерешительности.
Мне.— Его голос сорвался.— Мне около…
Ему скоро восемнадцать,— поддержал его Джим Триветт.— Можешь не беспокоиться. Длинный знает, что к чему. Он стреляный воробей. Я тебе врать не стану. Это точно.
Что-то непохоже,— с сомнением сказала Лили.— По лицу ему не дашь больше пятнадцати. Да и лицо-то у него какое маленькое,— с недоумением докон
чила она.
Другого у меня нет,— сердито сказал Юджин.— Извините, что не могу сменить его на другое, побольше.
Оно чудно выглядит при таком росте,— терпеливо объяснила она.
Тельма толкнула ее в бок.
— Потому что у него кости большие,— сказала она.— Это парень хоть куда! Когда он обрастет мясом, то будет видным мужчиной. Ну, и будешь же ты головы кружить, Длинный! — сказала она резко и сжала его холодную руку.
А в нем призрак, его незнакомец, отвернулся в печали. «Боже мой! Я буду это помнить»,— подумал он.
— Ну,— сказал Джим Триветт,— довольно зря время терять.
Он снова обнял Тельму. Она кокетливо отбивалась.
— Иди наверх, сынок! — сказала Лили.— Я сейчас приду. Дверь открыта.
— Пока, Джин,— сказал Джим Триветт.— Не торопись, сынок.
Он грубовато обнял Юджина за плечи и ушел с Тельмой в левую дверь.
Юджин медленно поднялся по скрипучим ступенькам и вошел в открытую дверь. Жаркая масса углей тлела в камине. Он снял пальто и шляпу и бросил их на деревянную кровать. Потом он напряженно сел в качалку и наклонился вперед, вытянув дрожащие руки поближе к теплу. Комнату освещали только угли, но в их тусклом ровном красном отсвете он разглядел старые обои в грязных потеках, местами оборванные и свисающие шуршащими лентами. Он сидел тихо, наклонившись вперед, но время от времени все его тело сотрясала отчаянная дрожь. «Зачем я здесь? Это не я»,— думал он.
Вскоре он услышал на лестнице тяжелые медленные шаги Лили. Она вошла в струящемся потоке света, держа перед собой лампу. Теперь он мог ее разглядеть. Лили была пожилая деревенская женщина, тяжеловесная, нездорово опухшая. У глаз ее и в уголках гладкого крестьянского рта лежала сетка тонких морщин, словно ей приходилось много работать на солнце. У нее были черные волосы, жесткие и густые. Она была густо напудрена белым тальком. Ее чистое широкое ситцевое платье было без пояса, как у обыкновенной домашней хозяйки, но в качестве уступки своей профессии она носила красные шелковые чулки и ночные туфли из красного фетра, обшитые мехом, в которых она шагала тяжело и косолапо.
Она закрыла дверь и подошла к камину, где стоял Юджин. Он обнял ее с лихорадочным желанием, лаская длинными нервными руками. Нерешительно он сел в качалку и неуклюже притянул ее к себе на колени. Она подчинялась его поцелуям с жесткой и бесстрастной скромностью провинциальной шлюхи, отворачивая рот. От прикосновения его холодных рук она вздрогнула.
— Ты холоден как лед, сынок,— сказала она.— Почему это?
Она принялась растирать его руки с грубым смущенным профессионализмом. Потом нетерпеливо встала.
— Ну, давай начинать,— сказала она,— где мои деньги?
Он сунул ей в руку две смятые бумажки.
Потом он лег рядом с ней. Он дрожал, расстроенный и бессильный. Страсть в нем умерла.
Прогоревшие угли провалились сквозь решетку. Утраченное яркое чудо погасло.
Когда он сошел вниз, Джим Триветт уже ждал в передней, держа Тельму за руку. Лили тихонько выпустила их наружу, сперва выглянув сквозь решетку в туман и прислушавшись.
Потише,— прошептала она.— На той стороне кто-то стоит. Они вроде начали следить за нами.
Приходи еще, Верзила,— пробормотала Тельма, сжимая его руку.
Они осторожно вышли и крадучись выбрались на дорогу. Туман сгустился: воздух был насыщен мелкими колючими каплями влаги.
На углу в свете фонаря Джим Триветт шумно с облегчением вздохнул и смело зашагал вперед.
— Черт! — сказал он.— Я думал, ты уж никогда не придешь. Чем ты там с ней занимался, Длинный? — Потом, заметив выражение лица мальчика, он добавил с живым сочувствием: — Что случилось, Джин? Тебе неxoporrro!
— Погоди! — сказал Юджин невнятно.— Сейчас!
Он отошел к канаве, и его вырвало. Он выпрямился и вытер рот носовым платком.
Ну, как? — спросил Джим Триветт.— Лучше?
Да,— сказал Юджин.— Теперь все в порядке.
— Почему ты не сказал, что тебя тошнит? — заметил Джим Триветт с упреком.
Это началось вдруг,— сказал Юджин и, помолчав, добавил: —Наверное, съел что-нибудь не тоу этого
