Генка с Анькой жили без отца; их мать днем работала на заводе, а вечером подрабатывала уборщицей, и Генке приходилось быть для сестры и нянькой, и воспитателем. Анька, вроде брата, тоже все время чем-нибудь занималась: то стреляла яблочным семечком, то пачкала руки об уголь, то помешивала какое-то варево для кукол и пищала: «пф!». Она то и дело хвасталась, что у них с Генкой две бабушки: одна с черными глазами, другая с голубыми. И что ее брат умеет все, а их кот самый смелый на свете, потому что поймал и съел змею.
Генка, в самом деле, умел все, но их героический кот был не таким уж смелым, как говорила Анька. Например, наш кот вообще никого и ничего не боялся: ни собак, ни воды, ни молний.
И был в нашем дворе мальчишка, о котором взрослые говорили: «испорченный ребенок», «разрушитель». Его звали Борька. Этот Борька ходил по улицам вразвалку, задрав нос. Он не расставался с рогаткой и стрелял во все, что попадалось по пути. А уж если где свисала ветка или отходил от забора штакетник — непременно сломает; если найдет бутылку — кокнет, увидит спящую кошку — пнет, заметит жука — раздавит.
Мы с Сашкой не любили Борьку. Общались с ним, конечно, но дружбу не заводили. Единственно, что нам нравилось у Борьки, так это его попугай, который умел говорить: «Птички на веточке, а я, бедняжка, в клеточке. Бедный Гоша. Красавец мужчина!».
Как-то Генка предложил нам с Сашкой построить во дворе шалаш. Мы с радостью согласились и начали таскать разные палки и проволоки, куски фанеры, обрезки жести. В разгар нашего строительства подошел Борька и некоторое время с усмешкой наблюдал за нами.
— Давай, помогай! — сказал ему Генка.
— Еще чего! — хмыкнул Борька. — Но знаю, где есть хорошие доски. Сможешь починить мою авторучку, принесу доски, — он протянул Генке авторучку с оборванной пипеткой.
— Дома попробую починить, — Генка положил авторучку в карман.
А Борька ушел и вскоре вернулся с хорошими гладкими досками. Мы не знали, что он начал ломать пристройку к бойлерной, где раньше обитала Найда, и принялись укладывать доски, как вдруг появился электромонтер дядя Витя и, без обычной «электромонтерской» улыбки, даже с негодованием, обратился к Борьке:
— Ты что ж, разрушитель, одно лечишь, другое калечишь?! Живо тащи доски обратно! Вздумал тоже! Ломать-то — не строить, ума не надо.
Борька понес доски, а дядя Витя повернулся к нам с Сашкой.
— Советую вам строить шалаш не здесь, а на речке. Там подручного материала полно. И устройте соревнование — кто лучше построит.
Генка подхватил этот совет на лету, и даже развил его: предложил представить, что мы потерпели кораблекрушение и очутились на необитаемом острове — каждый в отдельности, как Робинзон Крузо.
На речку отправились впятером: Генка, мы с Сашкой, Борька и, как всегда, с нами увязался Юрка Фетисов.
На берегу Генка разметил каждому по клочку земли с кустами тальника, за которым «остров» кончался — каждому ровно десять шагов.
Генка построил просторную хижину: каркас сделал из веток, крышу из лопухов; для двери использовал кусок мешковины. Затем приспособил под мебель отполированные водой коряги и булыжники.
Мы с Сашкой соорудили неплохой шалаш. Нашли на нашей территории брошенные рыбаками корявые удилища и рогульки, составили из них пирамиду и забросали ветками с густой листвой. У Юрки тоже кое-что получилось: что-то вроде навеса из прутиков и травы.
Борька вначале последовал примеру Генки — начал строить хижину. Он старался изо всех сил, все время подглядывал за Генкой, пытался повторить его действия, но все Борькины конструкции разваливались одна за другой. Мы с Сашкой втайне радовались этому — наконец-то Борька не задирал нос, даже наоборот — выглядел растерянным.
Промучившись часа два с хижиной, и так ничего и не сделав, Борька решил скопировать наш с Сашкой шалаш, но и здесь у него ничего не получилось — его сооружение рухнуло от первого дуновения ветерка. Тогда Борька какой-то железкой стал копать землянку, и выкопал приличную нору, но когда залез в нее, земля обвалилась и засыпала незадачливого строителя — мы еле успели вытащить его за ноги.
— Ты, Борька пропадешь на острове от холода и голода, — заключил Сашка.
— Можно считать, что ты уже умер, — вставил я.
Юрка ничего не сказал, только хихикнул.
А Генка великодушно пригласил Борьку в свою хижину.
— Будешь в ней Пятницей.
— Нет уж, спасибочко! Пятницей не буду, — зло процедил Борька. — И не забудь починить авторучку! — он круто развернулся и зашагал к домам.
А на другой день, когда мы пришли на речку, все наши жилища были сломаны.
Страх
Одно время я боялся темноты, с наступлением сумерек обходил стороной темные закутки и подвалы; если же с ребятами забирался на какой-нибудь чердак, от каждого шороха волосы вставали дыбом. Все оттого что среди ребят только и было разговоров про домовых, леших и водяных. Эти последние вселяли в меня особый страх. Несколько раз я пробовал плавать вечером в темной воде, но всегда казалось — вот-вот за ногу схватит водяной и утащит в глубину.
Днем, когда солнце просвечивало толщу воды и виднелось дно, я никого не боялся: первым бросался в речку или вбегал на дощатый пружинящий настил, под которым вода бурлила и пенилась, и нырял в шипящие завитки. Однажды мы с Сашкой накупались до того, что еле стояли на ногах, и прилегли отдохнуть в Генкин шалаш (он его восстановил и сделал лучше прежнего). Мы так устали, что не заметили, как уснули.
Я проснулся от холода, вокруг стоял полумрак; сквозь ветки шалаша виднелись корявые кусты. Сашка крепко спал. Внезапно послышались шорохи, и в шалаш кто-то бросил песок. Потом еще несколько раз. Я онемел от страха и стал осторожно озираться по сторонам, но никого не разглядел. Кидать песок перестали, но тут же в кустах загорелись и снова погасли чьи-то глаза. А потом на речке что-то гулко плеснуло, и многоголосое эхо прокатилось по всему берегу.
Я приподнялся и увидел того, кого боялся больше всего, — бородатого водяного. Он медленно выходил из воды, волоча за собой… водяного змея. У меня затряслись руки и внутри все заледенело. Водяной потоптался на берегу, повесил змея на дерево и начал разжигать костер.
Я растолкал Сашку и показал на водяного.
— А этого старичка я знаю, — сказал Сашка и побежал к костру.
Спустя несколько минут я тоже вылез из укрытия. Почему-то сразу посветлело, и на водяном даже издали различались обыкновенные телогрейка и болотные сапоги. Приблизившись, я отчетливо увидел, что змей на дереве — всего-навсего рыбацкая сеть, а горящие глаза в кустах — светляки.
— Хм, еще один пират, — усмехнулся старичок, когда я подошел. — Отогревайся! Замерзли небось.
После этих слов я почти пришел в себя, но какая-то смутная тревога еще оставалась.
— В нас кидали песок, — сказал я.
— Какой песок? — спросил Сашка.
Я пожал плечами, а старичок ухмыльнулся.
— Кто ж мог кидать? Я тут уж давно. Вроде бы, кроме меня, некому, а я таких шалостей не люблю. Это небось «боли-голова» стреляла.
— Какая «болиголова»?
— Обычная. Вон ее кусты возле шалаша. Как перезреет, так лопается и брызгает… А вы что ж, пираты, домой не спешите? Родители уж небось заждались.
