а уселся на соседнем подоконнике. Потом и с подоконника вспорхнул и понесся к домам напротив. Я выбежал во двор.
— Вон он! На балконе! — закричали мальчишки.
Чижуля сидел на балконе противоположного дома. Посвистывая я позвал беглеца. Он нехотя подлетел ко мне, сникший, печальный. Тут до меня и дошло — ему нужна подружка.
Канарейку я купил на птичьем рынке. Внешне она выглядела малопривлекательно, была вся какая-то взлохмаченная, с нелепым черным пером на боку. И характер у нее оказался не подарочек: как только я впустил ее в клетку, она нахохлилась, что-то забубнила, затопала ножками на Чижулю и начала гонять его по клетке. В конце концов загнала его в угол, по-хозяйски прошлась по клетке, съела все семечки, попила воды из блюдца, забралась на насест, почистила клюв; затем немного покачалась на качелях, снова вспрыгнула на насест и, зевнув, приготовилась ко сну — взъерошилась, превратившись в пушистый шарик, закрыла глазки и спрятала головку под крыло. Чижуля вышел из угла и встряхнулся, чтобы прийти в себя от неожиданного потрясения, потом немного покрутился в нерешительности, со страхом поглядывая на вздорную особу, почесал затылок лапкой, как бы прикидывая, что делать в сложившейся ситуации; наконец наметил план действий — стал прихорашиваться, разглаживая клювом перья, а когда привел себя в порядок, впрыгнул на насест и расположился на безопасном расстоянии от задремавшей канареихи. Выдержав паузу, он с величайшей предосторожностью, переступая по жердочке, подкрался к «невесте» и легонько клювом дотронулся до нее. Канареиха встрепенулась и опять набросилась на Чижулю; согнала его с насеста и, недовольно бурча, вновь погрузилась в сон.
Так продолжалось с неделю и все эти дни канареиха измывалась над моим Чижулей. Но в один прекрасный день, вернувшись из школы, я обнаружил клетку открытой; Чижуля сидел на распахнутой форточке и с особым подъемом давал концерт на весь двор; у него был прямо-таки ликующий вид. Когда я подошел к окну, он вспорхнул на мое плечо и затараторил в ухо: «Слава богу, избавился от этой сварливой дурехи!»
Медведь
Лесник Петрович и его пес Цыган живут в пяти километрах от деревни Сосновка. Вокруг дома лесника буйно растут — прямо валят забор — шиповник и боярышник.
— Они самые полезные, — говорит Петрович. — Настойка шиповника — лекарство от сорока болезней, а у боярышника древесина прочная, вязкая, радужная. Недаром из нее точат художественную посуду, игрушки. А я ложки и черпаки режу.
На полках у Петровича лежат деревянные заготовки и свежеструганные изделия, пахучие, с темными прожилками-разводами. Кто бы ни зашел к Петровичу, без ложки или черпака не уходит.
Два раза в неделю к леснику на велосипеде приезжает почтальонша Лиза, самая приветливая девушка в Сосновке. Лиза привозит Петровичу газеты, а Цыгану печенье.
Петрович угощает почтальоншу чаем с брусничным вареньем; за самоваром рассказывает:
— Вчера приходил сохатый с семейством… Овощи любят… А впервые пришли зимой. Раз под утро слышу — Цыган заливается. Вышел, а они стоят у калитки. Пара лосей с лосенком. Зима-то снежная была, корм доставали с трудом. Вот и пришли. Ну я вынес им картофелины, морковь… С того дня повадились… И летом навещают…
— Они любят вас, — смеется Лиза. — Вы же добрый.
— А ведь когда я был подростком, охотился. Да-а. У отца была берданка. От нужды, конечно, охотился, не забавы ради. Раз на охоте подбил селезня. Вытащил его из камышей, у него было перебито крыло. И вот держу его, значит, в руках… и чувствую, как бьется его сердце. А он смотрит на меня и тихо крякает, как бы просит о помощи. Потом затих и начал остывать. И вот тут-то мне стало не по себе. «И зачем, — думаю, — лишил жизни такую красивую птицу?» Представил, как он красовался перед подругой, ходил кругами, хлопал крыльями… как потом выводил бы утят на плес, обучал их нырять… Да-а. Человек может многое сделать, но вот живую птицу не сделает никогда.
Лиза сообщает Петровичу последние деревенские новости, потом прощается:
— Ну, я поехала. Спасибо за варенье.
— Тебе спасибо за газеты, — отзовется Петрович. — На-ка ложку возьми, в хозяйстве пригодится, да и в доме должно пахнуть деревом. И это, слепни объявились… Ежели укусит, потри земляникой — боль и пройдет.
Лиза вскакивает на велосипед, машет рукой. Цыган провожает ее до деревни.
Часто, тоже на велосипеде, к Петровичу заезжает молодой ветеринар Костя; он работает в Сосновке всего несколько месяцев. Костя со Петровичем за чаем с наливкой ведут задушевные беседы.
Иногда Костя вспоминает Москву, где учился на ветеринара и где осталась его девушка.
— Наши девушки лучше городских, — говорит Петрович. — К примеру, почтальонша Лиза. Какая славная… В городе каждый сам по себе, а наши, как одна семья. Правда, сейчас и в деревне некоторые нажимают на свое. А раньше все делали сообща. Всей деревней выезжали солить грибы. На телегах прикатим в лес, разбредемся, перекликаемся. Потом на поляне очищаем грибы от иголок и слизняков, засыпаем в бочки, перекладываем ягодами для запаха и листьями дуба для крепости. И все под песни, прибаутки, да-а.
— Наш ветеринар чудной какой-то, — говорит почтальонша Лиза Петровичу. — В клуб не ходит, все вечера дома сидит, книжки почитывает… Вот просто интересно, почему он в клуб не ходит, а к вам приезжает?
— У нас общая привязанность к животным, — объясняет Петрович.
В жаркие дни кордон лесника залит солнцем; от елей бьет горячей хвоей, сосны потрескивают чешуйчатой корой, в воздухе терпкие испарения. Воздух тягучий, липкий. Только у речки прохладно; она течет вдоль кордона, мелководная, извилистая.
— Если ее выпрямить, получится расстояние до Москвы, — шутит Петрович.
В полдень к речке тянутся все обитатели леса. Лучший «пляж» занимают кабаны; радостно похрюкивая, точно ватага ребят, они вбегают в воду; искупаются, начинают валяться на песке. Потом хряк, а за ним и все стадо, зарывается в песок, поглубже, чтоб не перегреться на солнцепеке.
В тенистый бочаг, спасаясь от жары и слепней, заходят лоси. Заходят медленно и важно. Войдут и долго стоят с закрытыми глазами — дремлют, но ушами настороженно шевелят — прислушиваются, как бы кто не подкрался.
На мелководье тут и там плещутся сороки и разные мелкие птахи; окунутся несколько раз и бьют по воде крыльями. Иногда, задрав лапы, заваливаются на бок — прямо как загорающие купальщики. Вылезут из воды, отряхнутся; потом одни летят на ветви обсыхать, другие ложатся в лунки на берегу, при этом то и дело ссорятся за более удобные, как им кажется, места.
Изредка к реке, тяжело дыша, подходит лисица. О ее приближении всех оповещают сороки; их тревожная трескотня — верный сигнал об опасности. Заслышав сорок, остальные птицы взлетают на деревья.
Лисица не купается, только полакает воду и спешит назад, в нору, подальше от палящего солнца. До норы, перелетая с ветки на ветку и треща, ее сопровождают сороки.
Лисица скроется под корнями раскидистой ели, а сороки еще долго сидят на ветвях и негодующе бормочут. Потом, успокоившись, вновь подлетают к речке и уже трещат раскатисто, победоносно, как бы говорят, что прогнали непрошеную гостью и все могут возвращаться.
Как-то в Сосновку прибежал Цыган: шерсть вздыблена, глаза ошалелые; с громким лаем пес подбегал то к дому почтальонши, то к дому ветеринара — тех, кого лучше всех знал.
Но Лиза накануне уехала в райцентр, а Костя на ферме осматривал телят. Все жители деревни были на сенокосе, только мальчишки бегали по дороге — запускали змея. Они-то и увидели Цыгана и подумали, что в деревню пришел Петрович, но потом заметили — лесник не появляется, а пес с беспокойством носится от дома к дому. Мальчишки поняли — на кордоне что-то случилось, и побежали к ветеринару.
Костя сел на велосипед и, сопровождаемый Цыганом, покатил к леснику. Еще издали он увидел, что у
