С тех пор я не ходил на охоту, только рассказывал о своих охотах в прошлом. Если приятели мне не верили — тут же ссылался на Веньку, который прекрасно помнил, каким я был охотником, когда он еще только разводил рыбок.
Надо сказать, что мое решение покончить с охотой, сильно огорчило моих родственников. Особенно дядю. Несколько дней он обиженно-угрожающим или угрожающе-обиженным тоном втолковывал мне, какие качества прививает охота, но когда я объявил, что мое решение окончательное, хлопнул дверью и ушел.
Вскоре дядя переключился на моего младшего брата. Он взялся за воспитание брата довольно серьезно и обрабатывал его несколько лет, а когда брату исполнилось двенадцать лет, подарил ему одностволку. До этого брат никогда никого не убивал, даже из рогатки не подбил ни одного воробья. Он любил музыку и мечтал стать музыкантом.
Целый год ружье висело на стене необстрелянным. Каждый раз, заходя к нам, дядя спрашивал, много ли брат набил дичи, и узнав, что он не ходил на охоту, начинал метать громы и молнии.
— Все мое воспитание идет насмарку! — гремел он.
Разумеется, со мной, который уже во всю занимался аквариумными рыбками, дядя не разговаривал вообще. На меня он давно махнул рукой, вернее, я как бы для него умер.
— Все мое воспитание идет насмарку! — повторял дядя. — Не парень, а парниковый цветок!
И родственники поддакивали ему. Вначале они только поддакивали, потом подтрунивали, а потом, видя, что до брата ничего не доходит, стали откровенно над ним издеваться. Двоюродный брат, заядлый охотник, ехидно рассказывал анекдоты про трусов, двоюродные сестры в глаза брату хихикали и стеснялись ходить с ним по улице (меня они и вовсе называли «ни с чем пирог»).
Больше всех горячилась тетя. У нее был искрометный, даже агрессивный характер, она имела высокие цели и строгие принципы. Тетя как бы на все смотрела с колокольни высоких целей и принципов; она просто требовала соблюдать семейные традиции, говорила, что «мужчина не охотник — это вообще не мужчина».
— Хватит нам одного слюнтяя! — тетя кивала в мою сторону и подсовывала брату справочники по охотничьим угодьям.
Брат робко заикался о музыке, но тетя и слышать об этом не хотела, утверждала, что у него совершенно нет слуха, что ему еще в детстве «медведь на ухо наступил». Дальше тетю охватывал властвующий зуд и она говорила, что вообще не потерпит в семье «всяких сенсанчиков и мендельсончиков».
— Мужчины делятся на два типа, — философски изрекала тетя, которая, кстати, никогда не была замужем и рассуждала на эту тему чисто теоретически.
— Два типа, — повторяла тетя. — Есть настоящие мужчины с твердым характером, железным сердцем, и есть всякие одуванчики, которых и мужчинами-то назвать нельзя. Между ними — огромный водораздел, вернее, между ними — огненная черта. Не всем дано ее перейти.
Остальные родственники соглашались с тетей и говорили брату:
— Эх ты, голова! И что из тебя выйдет?! Неужели то же, что из старшего брата?
И вот однажды родственники, наконец, уговорили брата пристрелять ружье на окраине. Они прикрепили на сарае мишень, отсчитали пятнадцать шагов и дали брату ружье. Он прицелился и выстрелил. И не попал не только в мишень, но и в сарай. Во время выстрела ствол ружья подкинуло и вся дробь улетела в воздух.
Не найдя в досках ни одной дробинки, родственники схватились за животы и стали покатываться со смеху. Особенно хохотала тетя, с ней чуть не случился обморок.
Брат наивно полагал, что после этого случая, его оставят в покое, но не тут-то было. Родственники решили, что у него просто нет навыка, но что он появится сам собой, непосредственно на охоте. Они были убеждены, что мы с братом — прирожденные стрелки, что у нас в крови охотничьи инстинкты, но я — отпетый лентяй, а у брата всего лишь нет практики.
Через неделю брату купили снаряжение: куртку, рюкзак, патронташ и болотные сапоги. Надели все это на него, набили в рюкзак провизии и пожелали «ни пуха ни пера».
Позднее брат рассказывал мне, что ему совершенно не хотелось идти на охоту, но он не знал куда деться, и ноги сами несли его к лесу.
— …Я ведь и в сарай нарочно не попал, — признался брат. — Нарочно пальнул в воздух, думал отстанут от меня, но где там!.. И вот иду я к лесу, и вдруг мне пришла в голову блестящая мысль. Я заворачиваю к приятелю музыканту, скидываю у него доспехи и… сам понимаешь — мы стали заниматься музыкой.
С того дня родственники не могли нарадоваться на брата. Он уходил на «охоту» с раннего утра и возвращался поздно вечером, правда, без ди-чи, но для начала родственников устраивало и это. Дичь им заменяли его рассказы о приключениях, а сочинять он умел здорово — научился у меня.
С «охоты» брата встречали как героя: усаживали за стол, ставили перед ним ужин и смотрели на него с восхищением. Особенно тетя — она то и дело подкладывала брату добавки и вся сияла от счастья — наконец-то семейная традиция была соблюдена!
— Ты радуешь меня своими успехами, — говорила тетя брату. — Я верю в тебя. Ты станешь настоящим мужчиной, не то, что некоторые, — тетя метала в мою сторону уничтожающий, полный презрения взгляд, — которые докатились до неизвестно чего…
Так мой брат стал музыкантом. В тайне от родственников он поступил в музыкальную школу и окончил ее. Благодаря какой-то хитрости, затащил родственников на выпускной концерт, а после концерта подошел и с содроганием спросил их мнение.
— Занимайся, может из тебя что-нибудь и получится, — сказал дядя и приказным тоном добавил:
— Но охоту не бросай!
Остальные родственники одновременно закивали.
— Если человек в чем-то одном талантлив, он талантлив и во многом другом, — многозначительно произнесла тетя и поцеловала брата в щеку. — Понятно, охотники — народ особый, несколько сумасбродный — что им взбредет в голову никогда не знаешь.
Велосипед моего дяди
В нашем городке некоторые старые холостяки жили в захламленных комнатах с ободранными обоями, вспученным паркетом и облупившейся побелкой. Эти холостяки одевались кое-как, питались урывками, много курили, жаловались на болезни и завидовали семейным друзьям. К таким, например, относился дядя Кирилл, электромонтер с нашей улицы.
Но были у нас и другие старые холостяки, которые, наоборот, отличались повышенной чистоплотностью — в их комнатах царил идеальный порядок, они тщательно следили за своим внешним видом, завтракали, обедали и ужинали по расписанию, бахвалились здоровьем и интересным времяпрепровождением и посмеивались над разными семейными, над их вечными заботами и суетой. К этим вторым принадлежал мой дядя-охотник.
Дядя жил в конце нашей улицы, в небольшой комнате большой коммунальной квартиры. Дядя был невероятный аккуратист: ходил в накрахмаленных, отутюженных рубашках, в его комнате не было ни соринки, ни пылинки и, конечно, все вещи лежали на своих местах. Не дай бог я что-нибудь возьму и потом положу не на то место! Дядя заметит — разнос мне обеспечен.
— Твой отец и твоя мать, моя легкомысленная сестрица, совершенно не занимаются твоим воспитанием, — говорил дядя. — Воспитание — это некоторые границы, за которые нельзя переступать. Ты к этому абсолютно не приучен.
У дяди был четко заведенный ритм жизни, он не пил, не курил, не ел ни острого, ни соленого, ни слишком сладкого, ни слишком жирного.
— Хочет быть бессмертным, — усмехался мой отец, заядлый курильщик и большой любитель
