коридор, то мы увидим полоску света под дверью с левой стороны. Во всех остальных комнатах темно.
Дверь заперта на ключ. Но мы стучаться не будем. Мы уже проходили через двери не стучась, и так, что нас никто не видел. Пройдём и здесь…
В комнате почти нет мебели. Колченогий стол, заваленный бумагами, на нём керосиновая лампа, два драных стула да сундук, вероятно заменяющий и шкаф, и кровать. В углу лежит на полу высокая стопка книг.
В печурке ярко горит огонь. Юноша с длинными волосами сидит перед пылающим отверстием печи и шевелит в ней кочергой. Другой, бледный, узкоплечий, большеголовый, роется в бумагах на столе. Третий, большой и нескладный, неподвижно сидит на сундуке…
— И долго они обыскивали? — спросил тот, который сидел у печки.
— Почти всю ночь, — ответил тот, что был у стола, — но ничего не нашли. Арестованные заявили протест…
— Полиция ищет типографию, — прогудел великан с сундука.
— Они всё ищут, Вадим, — отозвался юноша у печки, — и типографию, и сочинения Герцена, и номера «Колокола». Того и гляди, скоро начнут на улицах прохожих обыскивать. Во всяком случае, наши писания уже вынести нельзя, да и некуда. Дом под наблюдением, хозяйка, конечно, донесла. Что там ещё, Лёвушка?
— «Былое и думы», начало, — печально сказал тот, что был у стола, — переписано от руки.
Сергей покачал головой.
— Жаль, но придётся сжечь.
— Сжигать воспоминания Искандера!
— Да, да, всё придётся уничтожить. Если б речь шла о нас одних, но с этими бумагами и книгами мы провалим и Макарова, и всех других наших…
Давайте подойдём к окну и посмотрим внимательнее. Пьяный в синей шапке вдруг выпрямился и стал вести себя как трезвый. Он нырнул в переулок и вывел оттуда человек шесть, которые, сторонясь фонарного света, побежали через улицу.
В комнате тот, кого называли Лёвушка, в эту минуту прижал к груди и понёс к печке большую пачку бумаги. Сергей хладнокровно стал бросать в огонь листок за листком. Лёвушка отвернулся.
— Не огорчайся, Лёва, — сказал Сергей, — в Казани сейчас тайно переписывают Искандера десять человек, в том числе моя сестра Ирина. Искандера дворяне боятся больше, чем царя! Слова его не пропадут в России, не пропадёт и «Колокол». Ах, если бы узнать, куда делся портфель Макарова!
Великан на сундуке оживился.
— Говорил второкурсник Ладухин, что видел, будто Макаров на масленичном гулянье бросил свой портфель какому-то мальчику…
— Мальчику?
— Ну, пареньку лет десяти, в тулупчике… А тот ушёл с красивой барышней в длинной шубке.
— Почему же Ладухин не догнал их?
— Не успел. Макарова тут же схватили, погнались и за Ладухиным, он едва скрылся.
— Эхма, — горько сказал Сергей, — ничего-то мы по-настоящему не умеем. Теперь ищи мальчика в тулупе и барышню в шубке! Что там ещё на столе осталось?
— «Колокол», прошлогодний номер, — возвестил Лёвушка, перебирая бумаги, — смотри, что тут напечатано: «Пусть «Колокол» благовестит не к молебну, а звонит набатом! К топору зовите Русь. Прощайте и помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей…»
— Вот это истина! — воскликнул Вадим. — Если будет бунт, я непременно буду в нём участвовать!
— С топором или с ружьём? — насмешливо спросил Сергей.
— Хоть с бревном!
— На тебя похоже… Нет, братец Вадим, восстание должна начать армия…
Сергей не докончил. На лестнице и в коридоре раздался грохот сапог. Потом в дверь сильно ударили кулаком. Вадим вскочил с сундука.
— Кто там? — спросил Сергей.
— Откройте! — рявкнул могучий сиплый голос. — Живей, а то высадим дверь!
— Кто вы такие?
— Закон!
Студенты переглянулись. Вадим стал засучивать рукава, но Сергей досадливо махнул ему рукой. Потом он внимательно оглядел комнату. В дверь ударили ещё раз.
— Не волнуйтесь, — сказал Сергей и отпер дверь.
В комнату разом ввалилось много людей. В облаке морозного пара виден был рослый жандармский офицер в перчатках, двое жандармов попроще, какой-то субъект с бледным лицом, в коричневом пальто, закутанный до подбородка тёплым шарфом. Сзади плыли бывший пьяный в синей шапке и пожилая толстая женщина в сером платке, с маленькими, быстро мигающими глазами.
— Вот они, вот они все, любезные! — заголосила она.
— Помолчите! — крикнул офицер.
Он подошёл к печке и пошарил в ней кочергой.
— Ну, так и есть, — продолжал он. — Что здесь жгли?
— Частные письма, — отвечал Сергей.
— Однако, много у вас писем! Следы печатных букв всё ещё видны…
— Прочитайте, если можете, — отвечал Сергей.
Офицер бросил на него свирепый взгляд и шагнул к столу.
— Успели! — сказал он злобно. — Нет, не всё успели… Это что за портрет?
Он поднял вверх небольшую карточку, на которой был изображён человек с огромным лбом, спокойными, слегка припухшими глазами и упрямым ртом, обрамлённым усами и бородкой.
— Это изгнанник Искандер, — произнёс Лёвушка взволнованным голосом.
— Изгнанник? А по-нашему, это беглец, смутьян и бунтовщик по фамилии Герцен! Конечно, портрет изготовлен в Лондоне? Мы очень хорошо знаем лицо этого господина. Откуда у вас этот портрет?
— Нашёл на улице, — сказал бледный Лёвушка.
— На улице, вот как!.. Терещенко, обыщи, нет ли оружия. Хозяйка, ещё одну лампу сюда! Приступим!
Мишель спал, раскинув руки по подушкам. Лицо его, воинственно поднятое вверх, с тонким носом и клоком тёмных волос, спустившихся на лоб, чем-то напоминало лицо на портрете гвардейского офицера.
Мишка Топотун посапывал под своим лоскутным одеялом. Вихор на его голове торчал вверх, как петушиный гребешок. Лицо у него во сне было озабоченное.
А кругом была тёмная ночь. Мало ли что бывает ночью… Всего не расскажешь.
За кулисами Малого театра
— …«И не вводи нас… во искушение, но избави от… как его… этого… от лукавого…»
Мишель уже поднял правую руку, чтоб перекреститься, но маменька остановила его:
— Что ты забыл, Мишель?
— Кажется, ничего не забыл, — скучным голосом отозвался Мишель.
— Ты забыл слово «аминь». Произнеси его и тогда осеняй себя крестным знамением.
Мишель проделал всё, что полагалось и что он проделывал каждый день, не зная, кто такой «лукавый» и что значит «аминь». Да, ничего уж не поделаешь, в те времена полагалось всем детям начинать день «утренней молитвой».
