мечами джючеров. Десять служилых пали у стен Молдыкидича, сорок умерли голодной смертью на Умлекане, и теперь снова тяжелая потеря…
Но Поярков не сдавался. С остатками изнуренного отряда он двинулся к устью Амура. Четыре дня плыли казаки и охочие люди мимо земель «пашенных джючеров».
Это был тот же рай земной — с грецкими орехами, яблоками и гречневой кашей. Но вскоре начались владения ачанов и катков. Кто они были? Ученые, разбирая отчеты Пояркова, впоследствии решили, что ачаны не кто иные, как гольды. Тут было все больше похоже на знакомый Пояркову сибирский Север. Та же вечная пища — рыба, то же бесхлебье, а мясо — одна лишь свинина.
Якутские удальцы видели жилища ачанов, украшенные перьями орлов, видели людей, одетых в раскрашенные рыбьи кожи. Ложем их служили груды лисьих и собольих шкур. Китайское серебро было у ачанов в ходу; они делали из него кольца, которые носили не только в ушах, но и в носу. Две недели Поярков смотрел на все эти ачанские чудеса…
Потом темная амурская вода понесла казачьи лодки мимо гиляцких земель, где жили «рыбьекожие люди» — еще непонятнее ачанов. Поярков был убежден, что эти свирепые дикари живут в великой дружбе с медведями и даже ездят на них. Где было знать письменному голове, что гиляки приручали медведей не для езды на них, а ради языческих празднеств, где рекой лилась ворвань и рисовая водка, а медведю воздавались божеские почести. После таких праздников медведя обычно сажали в сани, вывозили на речной лед и там… расстреливали из луков. Видел ли Поярков в низовьях Амура глыбу мрамора с таинственными знаками, каменный стол, осыпь древнего щебня у подножий языческих памятников? И как ни учен был для своего времени письменный голова, где ему было прочесть таинственное санскритское заклинание: «Ом мани падме хум» («О ты, сокровище, покоящееся на лотосе»), выбитое на мраморе. Скорее всего Поярков ругал «поганое» язычество, оставившее здесь столь непонятные письмена. Во всяком случае, таинственные знаки, начертанные на мраморе, существовали здесь, когда Поярков совершал свой поход к устью Амура.
…Устье амурское было не за горами. Высокие берега, покрытые лесом, песчаные наносы в протоке великой реки представились взорам якутской вольницы. Поярков долго не мог выбрать места, где можно было бы высадиться для зимовья, — вокруг были великие топи.
Но скоро на берегу Амура застучали топоры, и в дальней земле у берега Восточного океана выросло русское зимовье. Здесь Поярков мог отдыхать от даурских тягот, греться у костра, писать свои «скаски».
«Те землицы людны и хлебны, и соболины, и всякого зверя много, а те реки рыбны, и государевым ратным людям в той землице хлебной скудости ни в чем не будет», — выводил прилежным полууставом письменный голова. Он писал о том, каких неведомых людей «оленных тунгусов улагирей» довелось встретить ему на Брянде-реке, о «тунгусах-биралах» на Силимбе (Селемдже). (Это было первое сведение о народе бирарах.)
«А окончины у них бумажные…» — доносил Поярков якутским, тобольским и московским стольникам, прельщая их богатствами Пегой орды.
«Там в походы ходить и пашенных хлебных сидячих людей под царскую руку перевесть можно, и в вечном холопстве укрепить, и ясак с них собирать…»
Пояркову все мерещились даурские соболя, амурская красная рыба. Сообщал он также о «богдойском хане», до владений которого надо ехать конем шесть недель от реки Селемджи, и о силе его — «бой де у того хана огненный и лучной…».
В своих «скасках» Поярков предлагал воеводам не бросать дела с Пегой ордой, ставить в ее землях новые острожки.
Наступил 1645 год… За своими письменными занятиями Поярков не забывал и «рыбьекожих» людей гиляцкой страны. Двадцать сороков соболей, шесть собольих шуб промыслил он в ясак у гиляков.
Говорили ли ему гиляки о Торокае, или Сахалян анча гата, — острове Устья Черной реки? Туда «рыбьекожие» люди плавали на легких берестяных лодках к своим родичам — островным гилякам.
И где было Пояркову знать, что он едва не замкнул цепь первых европейских исследований на Тихом океане. Ведь он плыл по Амуру к океану навстречу голландским кораблям из Батавии, которые были посланы к Японии в тот год, когда Поярков пустился из Якутска в Пегую орду. Совсем незадолго до выхода поярковцев в устье Амура вымпелы голландских судов развевались у берегов Сахалина и посланцы Ван- Димена разглядывали темные морские просторы.
…Было ли известно о Пояркове иноземным ученым? Этого никто никогда не выяснял. А вот у японского историка Окамото Рюуносукэ я прочел поразившую меня фразу: «Русский подданный Юуфуру (?) путешествовал по Камчатке и впервые узнал о существовании этой земли, то есть Курильских островов…» Пусть Рюуносукэ спутал Курильские острова с Шантарскими, которые действительно видел Поярков (об этом мы скажем ниже), но кто этот загадочный Юуфуру?
Мне кажется, что о Пояркове могли прослышать сахалинские гиляки, они и занесли к японцам весть о таинственном русском. Имя же «Юуфуру» очень похоже на исковерканное «Юрий», уж не посылал ли Поярков верного Юшку Петрова сведать Сахалин, Шантары или Курилы? Японская запись хронологически совпадает по времени с амурским походом Пояркова.
Всю весну строил письменный голова лодки в устье Амура. На утлой посудине он пустился в открытое Ламское море и тогда-то увидел Шантарские острова. Кормчие правили все время к северу. Три месяца плыли удальцы по Охотскому морю, любуясь блеском запоздалых льдин. Лодки вошли в устье Ульи-реки, где в заброшенном зимовье Поярков нашел казаков Москвитина, обживших новый край. Прав был Москвитин, прав был и тот «язык» из тунгусов, который когда-то говорил о «хлебной реке Шилке»; москвитинцы видели теперь первых русских людей, приплывших с Амура бурным Ламским морем.
Может быть, эта песня появилась на свет вместе с возвращением поярковской вольницы в Якутск?
12 нюня 1646 года письменный голова вступил вновь на родную землю. Он рассказывал про свой обратный путь, как волокся нартами с Ульи на Маю, плыл по ней к Алдану и Лене…
Новостей в Якутске за три года было много. С тех пор как ушел Поярков, якутские землепроходцы преуспели во многом. Мишка Стадухин не только сыскал новых «неясачных людей», но и принес в Якутск весть об открытии Колымы и первый сообщил о неведомом народе, именуя его «чюхчи». Курбат Иванов пришел в Якутск с Байкала и написал «чертеж Байкала-озера и рекам, что в него падают, и землицам разным, и расспросные речи про Мугал и про Китайское государство, и про иные землицы и на Байкале, где мочно быть острогу…» Мезенский человек Исайка Игнатьев впервые пустился в плавание по Ледяному морю на восток от Колымского устья и упромыслил моржовую кость.
Несколько землепроходцев уверяли якутского воеводу, что видели большой остров в океане против устья Колымы.
Нетерпеливый Поярков жадно расспрашивал о своих друзьях. Покровителя Пояркова, воеводы Петра Головина, уже не было в Якутске. Еще в 1644 году, в сентябре, был издан указ о новых якутских воеводах — Василии Пушкине и Кирилле Супоневе.
А походы служилых людей продолжались. Мишка Стадухин пошел из устья Колымы искать загадочную «реку Погычу…». Ловцы соболей на Олекме сыскали короткий путь к Амуру — рекой Тугирь. Семейка Дежнев совершил дерзновенный подвиг, проникнув на дощатом коче в воды, разделяющие Старый и Новый Свет.
После смерти Василия Пушкина на его место был назначен новый воевода — Дмитрий Францбеков.
