евангелическим, в Литве же господствовала католическая церковь.
Епископ Эдуард фон дер Ропп, коему наверняка было лет на тридцать больше, чем мне, принял меня приветливо, но с той простотой, какой я никак не ожидал от носителя столь высокого сана. Он был среднего роста, держался очень прямо. Волосы его уже побелели, большие голубые глаза смотрели по-доброму. Тонкие губы изящного рта могли быть вполне ироничными. Руки у него были маленькие и особенно ухоженные.
Мы сразу заговорили о театре. Он поздравил меня с удачным исполнением роли, которую я взял себе: смерть в моем исполнении была весьма убедительна. Рижский директор театра хотел бы меня ангажировать.
— Я знаю, вы не примите его предложение, но все-таки оно очень лестно.
Он взглянул на меня, как мне показалось, испытующе. Я лишь пожал плечами. Он удовлетворенно кивнул.
Потом он признался, что поначалу был даже немного растерян, настолько все для него было ново — никакого занавеса, непосредственное общение с залом с лесенки, пажи, ковер вместо задника. Но потом он сообразил, что все это не недочеты, а рассчитано на эффект. И тогда до него дошло, что театр может существовать не только в традиционных формах, как ящик с окошком, и что этот новый театр вполне может развиваться по-своему.
Во всяком случае, с ним возможен более близкий контакт, чем с традиционным ящиком с окошком: Где же я всему этому научился?
Нигде?
Мы пили чай. Потом вдруг он, откинувшись в кресле, проницательно взглянул на меня и спросил:
А почему, собственно, вы перешли в католичество?
К такому вопросу я не был готов, но, сбрасывая в пепельницу пепел с сигареты, ответил вполне спокойно:
Я и сам не знаю, просто почувствовал, что так должно быть. Вероятно, чтобы внести порядок в свою жизнь.
И вам это удалось?
Нет еще, монсеньор, но я надеюсь, что это случится.
Он кивнул, видимо, удовлетворенный ответом.
А идея с театром принадлежит Грузинской?
Епископ опустил слово «княгиня», просто назвал ее Грузинской.
Нет, она принадлежит патеру Лоттеру.
Идея, стало быть, мужская.
Он был, казалось, доволен.
Епископ Ропп раньше был гусарским офицером. В церковь он пришел довольно поздно. О нем ходил примечательный анекдот — как он заявил на генеральной исповеди перед хиротонией: «Да, чего уж, совершал я все, что полагается, — вот только воровать не пришлось».
Режущий правду-матку в глаза, привыкший говорить все, что думает, не обинуясь — таким он был. И такой вот гусар стал священником, а там и епископом Вильны. Высланный в 1906 году, он жил с тех пор в имении племянника.
Вы ведь знаете, что церковь не одобряет театр.
Я пустился в длинные объяснения, почему я считаю это ошибкой, и стал развивать свой тезис о том, что нравственный театр может служить лучшей пропагандой для церкви.
А вы думаете, церковь нуждается в пропаганде?
Нет, ваша епископская милость, конечно, нет. Но и церкви бывает необходимо найти дорогу к большим массам людей.
И вы полагаете, что одной мессы недостаточно?
Священное игралище мессы апеллирует к разуму человека, театр — к его чувствам.
И их нужно питать. Рапет et circenses [21]. Я понимаю, все повторяется. Вы хотите помочь возродить религиозное чувство, которое ныне приходит в упадок. Возвратить благочестие удовлетворением чувств. — Он сухо усмехнулся: — Интересно. Победить Антихриста Вельзевулом…
Я было запротестовал:
Монсеньор…
Он устало отмахнулся:
Так назовут это многие. Я внимательно прочитал вашу записку. Здесь следовало бы открыть дверь, которую странным образом держали накрепко запертой на протяжении столетий.
История свидетельствует в мою пользу, но он сомневается, что в наше время еще возможно такое повторение Средневековья.
Что тогда считалось современным, — пылко возразил я, — может быть современным и сегодня; нужно лишь подать пример и указать путь, тогда и новые поэты пойдут по этому новому старому пути и сделают его таким же современным, как в свое время Мольер делал современным все, к чему только ни прикасался.
Внезапно епископ прервал меня:
В Митаве дурно отзываются о вас. Кто-то даже сказал, что вы перешли в католичество из практических соображений.
Я пожал плечами:
Какие же могут быть тут практические соображения, ваша епископская милость? Мой переход только превратил меня в mauvais sujet [22] для моих земляков. А русские даже не поняли бы меня, если б я вздумал стать православным. В Германии же просто приняли бы за дурака, потому там почти все молодые люди отпетые атеисты, считающие себя большими умниками и презирающие всех инакомыслящих. Так где же тут практические соображения?
Епископ стал меня успокаивать. Грузинская и патер Лоттер очень хвалят меня, но это его долг — во всем разобраться самому. Хороший театрал еще необязательно бывает и хорошим христианином.
Я немного опешил:
Да ведь я не говорю, что я хороший христианин… Я только пытаюсь им быть, однако…
Епископ по-доброму улыбнулся:
Это говорит в вашу пользу. Никто не знает о себе, хороший ли он христианин. Только Господь это знает. Но я навел о вас справки. Вы хороший сын, это уже немало. Вы готовы помочь и, по-видимому, добрый товарищ. А то, что о вас отзываются дурно? Вы не такой, как все, ясное дело — это всех сердит.
Епископ умел просветить человека до самого донышка. Он поднялся. Через час ужин, до этого надо еще передохнуть. Он протянул мне руку. Я встал на колено и поцеловал кольцо на руке епископа.
Тридцать шесть часов беседы. Утром месса. Завтрак. Прогулка. Обед. Отдых. Чай. Вопросы. Ответы. Ужин и вскоре сон.
Он был намного умнее меня, но он был добр и на меня не давил. Часто я не знал, чего он хочет; его мышление было более точным, чем мое, и повернуто к насущным нуждам современности, в то время как я часто предпочитал «могу» тому, что обозначается словом «должен».
При этом епископ Ропп вовсе не был великим диалектиком, просто он не держался за догму, полагая, что дважды два это все-таки четыре и это нужно признать чудом. Чудо было само собой разумеющимся в реальном бытии вещей, вытекало из причинно-следственных связей.
Как жаль, что епископ Ропп не знал Лескова! Вот кто, гонимый и непонятый в то время, пришелся бы ему по душе: мир Лескова был его миром.
Он сказал мне, что ему особенно понравилась та свобода, с какой я выбрал пьесы для постановки — вовсе не сообразуясь с мнимой и предполагаемой узостью церкви. Людям нужно показывать, что Бог, создавая людей, имел в виду не забитых тварей, а сильные, созидательные натуры, которые могут гордиться Им и которыми Он может гордиться. Eritis sicut Deus [23] — эти величественные слова сказаны не напрасно. Хотя они, как их не крути, не верны, но они указывают
