Том 1. Стихотворения

Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть.

Я вспоминаю ее удивление, читая и перечитывая Бокова. То, что под пером иного стихотворца кажется неуместным, неловким, грубым, совершенно несовместимым с поэзией, у Бокова естественно, органично, пронизано поэтическим чувством. Вот один пример:

Народность не играет побрякушками,
И чужероден ей любой эрзац,
В ней золотом сияет имя Пушкина…

Вы прерываете чтение, в готовности отбросить стихи, звучащие так декларативно грубо, но взгляд улавливает следующие строки — и вы в плену:

…Ее не так-то просто в руки взять.
Народность — это тара тороватая,
Наполненная тяжестью зерна,
Народность — это баба рябоватая,
Которая земле своей верна.

Смелость какая! Дерзкие параллели — тара и баба — рельсы, по ним-то и уносится ввысь стихотворение, создатель которого не боится быть резким, примитивным, грубым, излишне мягким, банальным, изысканным, не боится, ибо не думает в минуту создания стиха, как он выглядит сейчас и как его поймут, — он творит в упоении — вот, по-моему, цена, которой куплено Боковым право быть самим собой.

Каковы бы ни были зигзаги жизни, у поэта Виктора Бокова счастливая судьба. Его стихи любит народ. Его стихи любили Борис Пастернак, Леонид Мартынов, Михаил Пришвин, Андрей Платонов. Перелистайте книги современных поэтов — мало найдется таких, у кого бы не было посвящения Виктору Бокову. Он вырастил целое поколение поэтов. Нет, он никогда не преподавал им в институте, не учил, не говорил, как надо. Просто он всегда окружен людьми. Каждый его шаг, каждый взгляд источает поэзию. Не знаю человека, более чувствующего истинность чужих стихов.

Шестидесятые годы. Боков сидит на семинаре молодых поэтов. Вереница людей проходит перед ним. Звучат голоса. Лицо его наклонено, трудно прочесть на нем что-либо. Вот выходит юноша. Он произнес еще только первую строку, а Боков уже встрепенулся, очи разгорелись — он весь внимание, он весь горит, и юноша устремлен к нему, только к нему, он чувствует — услышан! С этой минуты комната преображается. Потолок словно отлетает, и у всех небо над головой. Стихотворение кончается. Боков требует: — Еще! Еще! Окружающие наэлектризованы, чувствуя, что здесь сейчас происходит явление поэта. Я не знаю случая, чтобы Боков ошибся в своих прогнозах относительно того или иного дарования.

Проза Бокова?

Вот уж нет! Такого не бывает.

Правда, он порой пишет не в рифму, даже статьи пишет, но думаю, что прозы у Бокова быть но может. Возьмите любой рассказ из его — я назвала бы ее поэмой — книги «Над рекой Истермой': любой рассказ — живое стихотворение, до краев боковское. Возьмите любую статью — тоже чисто поэтическое явление, та же неоглядная смелость мысли, яркость и резкость чувств, что в стихотворениях.

А названия его книг!

«Яр-хмель».

«Ветер в ладонях».

«Заструги».

Особенно люблю название «Весна Викторовна».

Так! так! баловницу атакую, Виктор Федорович, правильно! Кто же она вам, как не родная дочь?! Не ее ли первый дождь так сильно озвучен вашими словами:

Падают полчищем стрелы косые
В гати, в горелые пни и хвою.
Эта земли моя, это Россия,
Я нараспашку у речки стою.

Скольким дождям подставлялись ладони
В поле, в седле, на плотах в камыше!
Слушал я их то в горах, то в вагоне,
В пахнущем дынями шалаше…

Не с нею ли у вас интимнейшие отношения установлены:

Была береза ранена
Осколком в левый бок,
Но так же в утро равнее
В ней бродит вешний сок.
Стоит, на солнце греется,
Белым-бела, как снег.
На лучшее надеется,
Совсем, как человек.

Легко представляю себе умного и зоркого критика, который найдет истоки поэзии Виктора Бокова в частушке, былине, народной песне, протянет ниточку к Кольцову, Никитину, Некрасову, Есенину, Клюеву. Если критик к тому же еще и глубок, он увидит у Бокова традиции Пушкина и Тютчева и, обнаружив все это, застынет перед такими строчками.

Мы с тобой два белых горностая,
Мех у нас один, в одну красу.
И квартира наша городская
Не в Москве — в большом глухом лесу…
Мы не пассажиры, не на полке,
Нас уносят вдаль не поезда,
Мы на высоченной старой ёлке,
А она не едет никуда!