— Мне пришлось видеть немало молоденьких пациенток с четкой асимметрией молочных желез после травмы или подобных хирургических вмешательств в период созревания. Конечный результат непредсказуем.
Вайнстоун решил завершить обсуждение.
— Я вижу руку доктора Тишлера. Последний комментарий!
Тишлер, прошедший учебу в ЮАР, был заведующим отделением детской хирургии.
— Могу я показать вам несколько слайдов? У больной не было патологии развития молочной железы, мы видим норму. А гистологи перестраховываются при диагностике такой ранней фазы нормально развивающихся молочных желез.
— Это абсолютная чепуха, — возмутился Сорки, щелкая пальцами. — Где вы учили патанатомию? В ЮАР?
— Так как мы не пришли к соглашению, направляем историю в Комитет по контролю качества, — поспешил сделать вывод Вайнстоун.
„Почти как Наполеон“, — шепнул мне Чаудри. Я ответил, что для Бонапарта он толстоват. В лифте мы ехали с Бахусом.
— Мо после такого удара вряд ли оправится, и заметь, никто из его друзей не встал и не выступил в защиту.
Бахус был далеко не так оптимистичен.
— По-моему, все было слишком круто, Сорки многие сочувствовали, они сидели и думали: „Сегодня распинают его, а завтра достанется мне…“
В западном крыле, на третьем этаже, я встретил Херба Сусмана, прислонившегося к стене в ожидании лифта. Когда я взглянул на него, он отвернулся. Мы были одни, и он чувствовал себя крайне неуютно рядом со мной. Не знаешь, чего от него ждать, то ли он ударит тебя, то ли убежит прочь.
— Привет, Сусман, — поздоровался я, с удовольствием наблюдая его потуги.
Он не ответил, уставившись в стену позади меня.
— Привет, спустись на землю, Херби.
— Какого хрена тебе от меня надо? — рявкнул он.
— Ты плохо воспитан, — бросил я и вскочил в кабину прибывшего лифта, оставив Сусмана на площадке.
Могу только представить, чего он наговорил в мой адрес после того, как я исчез за дверями лифта.
— Жирный мясник! — проворчал я, усаживаясь в кресло напротив Вайнстоуна.
— Кто? — спросил он рассеянно.
— Херб Сусман, — ответил я и описал ему инцидент.
— Вот в чем дело. Я больше обеспокоен твоей встречей с его подкомитетом на следующей неделе.
— Этот подкомитет просто дурацкая шутка. Люди, обязанные по должности поддерживать высокие стандарты лечения, сами находятся под следствием, более того, продолжают охоту на ведьм, в частности на меня. Они уверены, что я их продал.
Вайнстоун поднял трубку телефона, послушал и бросил.
— Опять ошиблись номером, мне нужен хороший секретарь, все эти женщины абсолютно бестолковые.
— Разве вчера на собеседовании вы не нашли подходящую кандидатуру?
„Ни у кого не было таких ножек, как у Беверли, она, конечно, сука, но какая породистая!“ — насмешливо подумал я.
— Нет, мне никто не понравился…
Я слышал от Чаудри, как президент Ховард недавно наложил вето на одну особу, которую хотел взять к себе на работу Вайнстоун. Говорят, что она дала отпор приставаниям Ховарда.
— Что касается подкомитета, — продолжил Вайнстоун, — то они имеют право допрашивать тебя и задавать вопросы, которые сочтут нужными. Твое поведение играет решающую роль. Ты должен быть спокойным, все отрицать, отвечать вежливо и не впадать в красноречие. Никаких обвинений, только „Да, сэр“, „Нет, сэр“, „Я не знаю, сэр“.
— Зачем же становиться таким уж скромнягой? Почему бы не побороться?
— Постой, Марк, — перебил он, — я только что вернулся из офиса Ховарда. Они с Фарбштейном продержали меня там в течение трех часов, им хочется избавиться от тебя. Они уверены, что это ты сдал Сорки и Манцура, и хотят уволить тебя с моей помощью. Я бы расценивал это как серьезный сигнал тревоги.
Кровь ударила мне в голову.
— Что вы им ответили?
— Мой ответ был отрицательным, основным аргументом в твою пользу я выдвинул твой высокий профессиональный уровень.
— Вот уж спасибо, вы так добры. — В моих словах звучало нечто большее, чем облегчение.
Мы вместе сдали Сорки, а теперь он отдаляется от меня, выступая в роли моего спасителя.
— Должен тебе сообщить, что. у Фарбштейна лежит твое личное дело, а в нем несколько жалоб на тебя. Все о сексуальных домогательствах.
— Вы же знаете, это полная чепуха, я никогда никого не трогал… Ладно, если им так нужен Сорки и они хотят моего увольнения, почему бы мне не покончить со всем этим и не согласиться уйти в отставку? Скажем, за небольшую денежную компенсацию, в миллион или около того?
Вайнстоун рассердился.
— Они никогда не дадут тебе столько, в лучшем случае ты можешь рассчитывать на месячное жалованье. Кроме того, тебе не следует бросать работу, прежде чем ты не найдешь другую. Если, конечно, у тебя не будет достаточно веских причин для этого, в чем я сомневаюсь. Куда бы ты не ушел, тебя спросят о Парк-госпитале, им захочется узнать, почему ты уволился. Это очень легко сделать, достаточно спросить Ховарда. Марк, разве я не обещал тебе продвижение по службе и звание профессора в будущем году?
Я поверил в его искренность, но все же решил проверить.
— Доктор Вайнстоун, мы подумываем о покупке нового дома, это повлечет за собой большие закладные. Как выдумаете, момент удачный?
Он взглянул на меня.
— Абсолютно, не вижу никаких проблем…
Тест пройден успешно. Несколько лет назад другой босс отвернулся в сторону, и я понял, что время уходить. Этому тесту можно верить, если, конечно, имеешь дело не с психопатом и не с дьяволом.
Вайнстоун проводил меня до двери.
— Марк, что бы ни случилось, я не хочу твоего увольнения. Только послушайся моего совета: когда пойдешь к Сусману, будь спокоен. Прими валиум, если тебе это нужно, но держи себя в руках.
Мы встретились с Кардуччи в третий раз. Он пригласил меня помочь разобраться с историями болезни, присланными по делу Сорки и Манцура.
— Марк, посмотрите сюда, видите, этот параграф сдвинут вниз, а здесь отличается почерк, он, вероятно, писал другой ручкой и в другое время. Трудно понять, потому что это фотокопии. Просто почитайте. Манцур подробно объясняет, почему пациенту с высоким риском операции была удалена небольшая аневризма брюшной аорты.
— Это не его стиль, он никогда не пользуется такими научными терминами, видимо, кто-то помогал ему. Это мог быть и Вайнстоун, — предположил я.
— Во все его записи внесены исправления. Вот явно новый предоперационный эпикриз, объясняющий показания, а здесь новый посмертный эпикриз.
— Недаром он просидел два месяца у себя в кабинете. Что вы собираетесь с этим делать?
Кардуччи не ответил, это было на него не похоже.
— А сейчас посмотрите несколько историй болезней Сорки. Скажите, он когда-нибудь делал
