лапши на уши: «Доктор Сорки — наш лучший хирург. Доктор Зохар уже начал операцию, а теперь доктор Сорки выполнит самые сложные этапы, ваш муж находится в лучших руках». Этот трюк мне знаком, уже не в первый раз они похищают пациентов у меня и моих коллег. Но сегодня — какова наглость! Увести пациента прямо с операционного стола!
Я снял зеленую операционную шапочку, сменил халат и пошел в буфет, где нас всегда ждали свежие рогалики, кофе и сливки. У меня не было во рту ни крошки, после тяжелой операции всегда ужасно хочется есть. По дороге к лифту я размышлял о случившемся, и мой гнев нарастал.
В ожидании лифта я рассматривал картины на стенах, настроение не улучшалось, несмотря на все попытки отвлечься. Наконец лифт прибыл, он оказался пустым; как только двери закрылись, я со злостью пнул стенку.
Черт! Удавить бы этого ублюдка…
В этот час буфет был пуст, там сидели лишь двое сонных частных врачей пенсионного возраста, поглощенных финансовыми страницами «Нью-Йорк Репорт». Телевизор на стене был постоянно настроен на Си-Эн-Эн, которая передавала утренние новости с фондовой биржи, как будто они вызывали общий интерес врачей, посещающих буфет. На стене висели фотографии недавнего гала-обеда: одетые в смокинги доктора, самодовольные пьяные лица. В углу стояла большая кофеварка с двумя полными флягами кофе, в одной фляге кофе был обычным, в другой — без кофеина. Мое внимание сосредоточилось на горе свежих рогаликов из ближайшей пекарни. Только в Бруклине можно найти такой восхитительный выбор рогаликов: обычные, с семенами кунжута, мака, чесноком, луком, солью, яйцами, цельной пшеницей! Я разломил рогалик с маком и намазал его толстым слоем сливочного масла. Восхитительно! Пережевывая рогалик, с чашкой кофе в руке я вернулся к лифту и спустился в хирургическое отделение на шестом этаже.
Мой кабинет был весьма большим, с высоким потолком и толстыми стенами. Старая постройка, сейчас совсем не то — пластмассовые стены и полые фанерные перегородки комнат. Широкое окно впускало свет и шум с Шестой авеню под нами. Я гордился видом, открывающимся из окна на запад. Сначала церковь, позади нее железная дорога, по ней регулярно ходит поезд от Кони-Айленда до Манхэттена. Видна статуя Свободы, но она выглядит маленькой на фоне зубчатых небоскребов. Дальше Стэйтен-Айленд с паромной переправой. Паромы курсируют все время, на их борту любопытные экскурсанты, осматривающие достопримечательности, и жители пригородной зоны. На горизонте можно разглядеть Нью-Йоркский аэропорт, а на небе точки самолетов. Хоть сколько стой у окна и развлекайся.
— Доброе утро, доктор Зохар!
Я повернулся и увидел улыбающуюся Анн.
— Вы сегодня рано.
Я ответил ей кривой улыбкой. Анн была миниатюрной блондинкой с приветливым лицом, к сожалению, весьма испорченным рубцами после юношеских прыщей. Она тщательно маскировала их толстым слоем макияжа, но никакое количество косметики не могло спрятать синяк вокруг левого глаза. Все мы знали, что Анн избивал муж.
— Доктор Вайнстоун просил вас зайти, как только придете.
— Чего он от меня хочет? — громко проворчал я. Она пожала плечами, откуда ей знать?
— Хорошо, я зайду.
— Я слышала о вашей стычке с доктором Сорки в операционной.
— К черту Сорки! — обрубил я, избегая расспросов. Мой тон был отвратителен, сегодня не мой день. Анн уступила мне дорогу.
«Лоренс Вайнстоун, доктор медицины, председатель хирургии» — медная табличка на тяжелой красного дерева двери. Я постучал и вошел как обычно, без паузы. У Вайнстоуна был огромный угловой кабинет, в два раза больше моего, мне всегда казалось, что я захожу в средневековый зал. Окна занимают две стены и направлены на Бруклин. Непомерных размеров мебель, африканские и азиатские сувениры и огромный стол из красного дерева заполняют почти все пространство кабинета.
За столом, листая журналы, сидел председатель хирургии доктор Вайнстоун, близкие люди звали его просто Ларри. Ему было уже прилично за шестьдесят. На голове лысина, обрамленная венчиком тонких седых волос. Невысокий и коренастый, хорошо упитанный, с пухлым, но приятным лицом. Не жена ли мне однажды сказала, что он ей напоминает хомяка?
На характерном для нашей нации носу сидели большие очки с толстыми стеклами, тяжелый двойной подбородок касался ярко-красного галстука «от Гуччи». Председатель был безукоризненно одет в темный костюм, консервативную белую рубашку, на ногах итальянские ботинки. Гардероб из Лондона или Парижа, где он бывал, или из лучших магазинов Манхэттена, с распродаж, разумеется…
Я познакомился с Вайнстоуном в 1995 году, когда он принял меня на работу из Миннесоты. Интересная личность — об истории его жизни можно писать книгу! Как-то в воскресный день зимой мы сидели у камина в его доме, построенном на берегу залива в местечке, упомянутом в «Великом Гэтсби». Он долго рассказывал нам о себе, его короткие ноги свисали с кожаного дивана. Мы потягивали из бокалов ужасно сладкое токайское вино и слушали историю на совершенном английском языке, правда, с центральноевропейским произношением.
Он был единственным сыном в семье Вайнштейнов, представителей среднего класса Румынии. Вторую мировую им удалось пережить в Бухаресте, но потом пришли русские, у власти оказались коммунисты. Лео, или Леопольд Вайнштейн — так его тогда звали, был отправлен родителями в Канаду. Отец снабдил его номером своего довоенного счета в Женеве. Деньги позволили Лео поступить в прекрасную школу-интернат в Оттаве. Маленький, смуглый и полный мальчик оказался среди канадских англосаксонских протестантов, высмеивающих его румынский акцент и неспособность к спорту. Видно, тогда он развил в себе толстокожесть и способность выживать и обходить других. Качества эти поддерживались остроумием, мудростью и удивительным личным обаянием.
Затем была медицинская школа в Торонто и хирургическое обучение в лучших центрах Англии, где Вайнстоун получал личные наставления от хирургических гигантов. В конце шестидесятых он прибыл в США для резидентуры в Бостоне и многообещающей преподавательской деятельности на Среднем Западе. Когда ему исполнилось сорок, он возглавил отдел оперативной хирургии в госпитале Джуиш-Айленд, став одним из самых молодых председателей хирургии. На этой должности он находился почти двадцать лет.
Доктор Вайнстоун отложил свой журнал, посмотрел поверх очков и улыбнулся мне.
— Как поживаешь, Марк?
Я устал, меня только что выгнал из операционной жадный ублюдок Сорки, и я все еще был зол. Впереди плохой тошнотворный день!
— Спасибо, хорошо. Вы хотели меня видеть?
— Я только хотел поговорить с тобой по поводу моей лекции, возможно, ты мне поможешь.
Присмотревшись, он заметил следы от маски. — Ты уже оперировал сегодня?
— Всего лишь простое кровотечение из верхних отделов ЖКТ, вероятно, из дуоденальной язвы. Силверштейн разбудил меня в четыре утра, я начал оперировать с Радецки.
Мой тон стал более сердитым.
— А потом больной был похищен Сорки! Чудовище вынудило меня уступить выгодного клиента, а эта сука Макфадден позволила ему это сделать!
— Спокойнее, Марк. — Вайнстоун оперся на стол и встал. — Так и инфаркт можно заработать.
Вайнстоун обошел стол и взял меня за локоть, он брал каждого собеседника под левый локоть—это была часть его обаяния. Он повел меня к шикарному кожаному дивану.
— Сколько раз я Тебя просил не относиться к таким вещам настолько серьезно?
Мне не хотелось ему отвечать.
— Посмотри на меня, Марк, думаешь, у меня нет поводов для расстройства?
— Но, доктор Вайнстоун, — сказал я, сопротивляясь его успокаивающим словам, — так дальше продолжаться не может! Раньше они похищали наших пациентов в приемном отделении, а теперь прямо в операционной!
Вайнстоун замахал руками и заговорил тише.
— Сбавь свой голос, иначе нас услышат секретари, мы никогда не знаем, кто находится за дверью, насколько мне известно, этот кабинет прослушивается.
