палате, затем перешел в полицию, где и составил себе положение, которое сохраняет лишь благодаря протекции барона Моренгейма [19]; если же последний уйдет, а в особенности если его заменит г. Нелидов, то Рачковскому придется подать в отставку. В прежние годы Рачковский ходил будто бы без сапог и жил мелким репортерством в „Новостях“. Помощником Рачковского состоит в настоящее время поляк Милевский - человек, не заслуживающий никакого доверия и к тому же картежник.
На предложение сотрудничества агент отказался; тогда Мануйлов предложил ему подыскать для своих целей верного человека, обещая дать за это 200 франков, добавив, что вообще он за деньгами не стоит. Вслед за тем Мануйлов подробно допрашивал агента об организации агентуры в Париже, о количестве агентов, о местах собраний русских революционеров, помещении их библиотек, где можно приобрести разные революционные брошюры, и т.п.
Узнав о происках Мануйлова, чиновник особых поручений Рачковский счел за лучшее пригласить Мануйлова к себе и, сообщив ему все вышеизложенные сведения, предложил ему дать прямой ответ: насколько они справедливы? Мануйлов был очень сконфужен, сознался во всем (разумеется, кроме оскорбительных отзывов о личности Рачковского и его прошлом), расплакался и объяснил следующее.
Лет семь тому назад у правителя канцелярии генерал-адъютанта Черевина, камергера Федосеева, он познакомился с полковником Секеринским, с которым вошел в сношения и оказывал разные услуги, за которые получал единовремен-{93}ные вознаграждения. Так, например, все последние сведения о литературных кружках исходили будто бы от него. Полковник Секеринский будто бы неоднократно высказывал Мануйлову, что его чрезвычайно интересует организация агентуры за границей, вследствие чего Мануйлов, пользуясь своим пребыванием в Париже, хотел ознакомиться с устройством, для сообщения добытых сведений полковнику и для получения от него вознаграждения. При этом он клялся и заверял честным словом, что действовал на свой страх, не имея ни полномочия, ни даже какого-либо словесного поручения от начальника С.-Петербургского охранного отделения. В заключение Мануйлов заявил, что он очень любит агентурное дело, интересуется им и был бы счастлив служить своими связями в литературном мире, где он пользуется будто бы известным положением. Петр Иванович сказал ему, что его желание будет принято к сведению и чтобы он по приезде в Петербург явился ко мне в департамент, где я его познакомлю с г. вице-директором и Георгием Константиновичем [20]. При этом Петр Иванович выразил мне, что Мануйлов человек несомненно способный и что при опытном руководстве из него может выработаться полезный агент.
Докладывая об изложенном вашему превосходительству и считая в данном случае мнение П. И. Рачковского неизмеримо компетентнее моего, я тем не менее обязываюсь добавить, что Мануйлов, на мой взгляд, представляется лицом, заслуживающим лишь весьма относительного доверия.
О названном Мануйлове в делах департамента сведений не оказалось».
Ивану Федоровичу дан был ход. Предпринятое им по собственной его инициативе выступление против мэтра политической полиции обратило внимание начальства. Юноша оказался цепким, и отеческие увещания П. И. Рачковского только раздразнили его сыскные вожделения. Совсем как малютка Рокамболь и старец Тортильяр. Не прошло и полугода, как Мануйлов вновь заставил вспомнить о себе. {94} 1(13) октября 1894 г. (№ 83 из Парижа) сам Рачковский представил следующий собственноручный доклад директору Департамента полиции:
«Преодолевая в себе естественное чувство брезгливости, я вынужден представить на благоусмотрение вашего превосходительства три документа, доставленные мне из парижской префектуры за то время, когда я употреблял все мои наличные силы, чтобы бороться с нашим революционным движением, поскольку оно выражается за границей.
В пояснение к представляемым документам осмеливаюсь присовокупить нижеследующее.
В апреле месяце текущего года приезжал в Париж некий Мануйлов, секретарь газеты „Новости“, который вступил в знакомство со мною и с известным вашему превосходительству советником посольства французского Министерства иностранных дел г. Гансеном.
Затем, несколько дней спустя после его приезда, из парижской префектуры мне была сообщена копия с донесения одного из префектурных агентов, который познакомился с Мануйловым при обстоятельствах, изложенных в означенном донесении.
Из содержания этого документа ваше превосходительство изволите усмотреть, что агент Петербургского охранного отделения Мануйлов, выдавая себя за чиновника Министерства внутренних дел, действующего по инструкциям полковника Секеринского, имел целью собрать в Париже сведения о моей личной жизни, денежных средствах, отпускаемых мне на ведение дела за границей, о наличном составе агентуры и об отношениях, существующих у меня не только с префектурой, но и с императорским посольством в Париже.
Не желая беспокоить ваше превосходительство по поводу необычайной выходки полковника Секеринского, который вдохновил своего агента Мануйлова на бессмысленную поездку в Париж, я ограничился тем, что пригласил к себе упомянутого агента и, потребовавши от него отчета в его предосудительном поведении, предложил ему немедленно {95} же оставить Париж, откуда он, действительно, и поспешил уехать.
Считая означенный странный эпизод совершенно оконченным, я полагал, что для полковника Секеринского достаточно будет данного мною урока.
Между тем на днях из парижской префектуры мне были доставлены два представляемых при сем в точной копии письма, писанные тем же Мануйловым, из которых усматривается, что полковник Секеринский продолжает вести против меня интриги, уполномочивая еврея Бориса Наделя, служащего комиссионером в гостинице „Grand-Hotel“, сообщать обо мне сведения.
Изложенные обстоятельства разрослись до таких размеров, что я получил даже предостережение от здешнего Министерства внутренних дел относительно происков, возникших против меня в Петербурге со стороны лиц, выше будто бы меня поставленных.
Не могу скрыть от вашего превосходительства, что предосудительные затеи полковника Секеринского компрометируют меня перед здешним правительством и, отвлекая меня от служебных обязанностей, дают в распоряжение такого проходимца, как комиссионер Надель, указание на мою личность и мою деятельность, чем, естественно, полковник Секеринский облегчает революционерам способы к обнаружению моего места пребывания в Париже.
Ваше превосходительство, без сомнения, соблаговолите обратить милостивое внимание на изложенные обстоятельства, при которых, к стыду служебных обязанностей, люди поставленные на известное положение, занимаются неизменными интригами против своих сослуживцев, а не розыскной деятельностью, им порученной.
Чиновник особых поручений П. Рачковский»
При своем докладе П. И. Рачковский приложил письмо агента префектуры о беседах с Мануйловым (сущность их известна нам из записки Ратаева) и кальки с двух писем Мануйлова к Наделю. В первом Мануйлов просит Наделя вы-{96}слать по адресу полковника Секеринского две книги: „Alexandre III et son entourage“ par Nicolas Notovitch и „Ľentente“ par Е. de Cyon. Во втором Мануйлов благодарил за выписку книг и писал:
«Я всегда вам говорил, что я забочусь о вас и во мне вы найдете истинного друга.
Мне необходимо иметь все сведения (слышите, все) о тех господах, которые причинили нам неприятности (Рачковский, Милевский и вообще все действующие лица). Пишите подробно и все, что вы знаете и слышали, но старайтесь подтвердить все фактами. Письма не подписывайте.
Пришлите это письмо по адресу: Петербург, Степану Кузьмину. Разъезжая, дом 3, кв.21. Жду этого письма по возможности скорее. Будьте здоровы. Щербаков в Сибири».
Но Мануйлов не унимался, и 7 ноября 1895 г. П. И. Рачковский отправил следующую телеграмму Г. К. Семякину: «Из последнего письма Мануйлова к Наделю усматривается, что он предполагает скоро приехать в Париж в интересах документального разоблачения федосеевских происков. Благоволите разрешить поездку Мануйлова. Надель (в) наших руках. Lettre suit».
Вслед за телеграммой пришло и письмо Рачковского на имя Г. К. Семякина. Из содержания письма видно, что жалостный вопль Рачковского был услышан в Департаменте полиции, и Рачковский получил отсюда нравственную поддержку. 20 ноября 1895 г. Рачковский писал:
