— Товарищ капитан, — говорит Полуботок, продолжая всё дальше заходить за границы дозволенного, — вот уже полчаса, как окончился мой срок. Меня пора освобождать!
— Как фамилия?
— Рядовой Полуботок! Первая камера!
— Жди, — устало говорит Добрый Капитан. — Когда за тобой придут — отпустим.
— Товарищ капитан, а можно я обращусь к начальнику гауптвахты — к старшему лейтенанту Домброве?
— Можно. Но не советую. Да его сейчас и нету — вышел ненадолго в комендатуру.
Горы. Лес. День. Погоня.
Злотников бежит через колючий кустарник, ломая ветки, рвя на себе одежду и царапая лицо. При нём автомат.
За спиною — лай собак и голоса пограничников.
Где-то в небе тарахтит вертолёт.
— Бросай оружие! — кричит голос, усиленный мегафоном. — Сдавайся!
— Нет смысла! — тихо говорит сам себе Злотников и, присев в удачном месте, отстреливается. Меняет магазин — один, другой — и опять стреляет и стреляет. И потом бежит дальше.
Всё это время в него тоже стреляют и стреляют. Но — наугад. И потому не попадают.
Злотников бежит. Голоса людей и лай собак всё ближе.
Какая-то собака со страшным храпом вот-вот настигнет его и разорвёт на куски. Получив автоматную пулю, она жалобно взвизгивает и, катаясь по земле, отлетает по горному склону куда-то в сторону.
Отстреливаясь, Злотников бежит, а заветная цель — тихое местечко где-нибудь в горах Кавказа или Урала, или мама, хорошо устроившаяся в жизни и в городе Нью-Йорке — ох как далеко!
Перебегая через открытую поляну и, уже достигнув было быстрой горной речушки, он наконец-таки получает то, что ему уже давным-давно причитается: несколько путь, пробив ему спину, вырываются у него из груди и летят дальше. Какое-то время он пытается угнаться за ними, медленно-медленно плывя по воздуху, но затем всё-таки падает на землю и, надо полагать, замертво.
Камера номер один.
Рядовой Полуботок сидит на табуретке, подперев голову руками. Затем вскакивает и начинает ходить взад-вперёд, взад-вперёд, зачем-то время от времени поглядывая в глазок: мол, не идут ли там за ним?
А там — не идут!
Умывальное помещение.
Один из часовых подставляет Принцеву стул. Тот усаживается и, уставив вперёд неподвижный и безумный взгляд, сидит так, и слёзы льются у него по щекам.
Добрый Капитан — здесь же. Он говорит:
— Ну вот: то б сегодня вечером или завтра утором освободился, а теперь тебя могут и под суд отдать за членовредительство с целью уклонения от воинской службы…
Принцев не отвечает — тихо плачет.
Двое солдат из состава караула забинтовывают ему руки на запястьях.
— Товарищ капитан, говорит один из солдат. — Бритвы здесь всегда лежат… Они же, арестованные, бреются ими…
— Мы ж думали, он воду убирает тут… Раковина-то протекает… А он, оказывается…
— Смотреть надо было, — устало говорит Добрый Капитан. На то вы и часовые. — Обращаясь к Принцеву, Добрый Капитан говорит: — Не хнычь. Сейчас приедет машина, окажут тебе помощь. Если потребуется — госпитализируют…
Так, что только ему одному слышно, Добрый Капитан тихо бормочет:
— Вот же дурень… Ничего не понимает… Даже и вены путём перерезать не сумел… Разве ж так из жизни уходят?..
Камера номер один.
Полуботок смотрит в глазок: там ведут под руки Принцева. Шум, голоса, а в чём дело — не понять.
Полуботок снова садится на табуретку и ждёт, когда за ним придут.
Камера номер семь.
В ней теперь содержится пятеро арестованных. Один из них — Лисицын с побитою рожей, а все остальные — новенькие, неизвестные нам. Лисицын сидит, опершись локтями о стол. Почётное место возле печки-голландки занимает какой-то верзила из автобата.
Перед глазами Лисицына проплывают какие-то видения, сплошь состоящие из голых женщин; одну из них он якобы жадно хватает и уже наяву говорит:
— А я бы её взял тогда и — у-у-ух! А потом бы — ещё раз! И ещё! И ещё!! И ещё!!! — Закинув кверху голову, изо рта которой текут слюни, вскакивает из-за стола и хватается руками с грязными ногтями за неприличное место. И начинает метаться по камере.
— Сядь, пришибленный! — кричит ему кто-то.
И удар по голове.
Лисицын поднимается с пола. Доползает на четвереньках до своей табуретки. Получив ещё один удар — на этот раз ногой — долгое время корчится на полу от боли, но затем кое-как встаёт и садится на своё прежнее место. Крысьими глазёнками оглядывается по сторонам — будут ли ещё бить или не будут.
Пока не бьют. Жить можно дальше. Из тумана медленно выползают силуэты новых голых женщин, но Лисицын боится на них даже и смотреть, а не то что бы хватать руками. И сидит себе смирно.
Коридор гауптвахты. Вечер.
Арестанты расходятся по своим камерам, неся в руках «спальные принадлежности».
Рядовой Полуботок входит в свою камеру номер один и устанавливает нужным образом «вертолёт» на «козёл» и опрокинутую табуретку.
Укладывается спать: шинель — она и матрас, и одеяло одновременно, а шапка — это подушка… Засыпает.
Одиннадцатые сутки
Гауптвахта. Сплошной поток событий.
Утром — подъём. «Спальные принадлежности» заносятся обратно в каптёрку…
Чистка выпавшего за ночь снега во дворе гауптвахты и соседней комендатуры…
Погрузка в автобус и поездка через весь город…
Работы во всё том же дворце спорта — перетаскивание сидений из зрительного зала в фойе…
А затем: фигуристы и фигуристки на льду, а вокруг — потрясённые их видом стражники с карабинами…
Дворец спорта.
Ледовая арена с зазевавшимися охранниками — где-то внизу, а губари — где-то на высоких рядах, чуть ли не под самым потолком.
К арестованным поднимаются две женщины среднего возраста, обе подходят и, смущённые чем-то, останавливаются, оглядываются друг на друга и не решаются что-то сказать. Наконец одна из них
