генерал-лейтенант Анатолий Квашнин, генерал-лейтенанты Валентин Коробейников и Михаил Егоров — и вскоре приземлились в расположении 81-го полка ВВ, находящегося во втором эшелоне группировки Рохлина в районе станицы Петропавловской.
Уже там пересели на бронетехнику и колонной двинулись на консервный завод. Маршрут проходил по северной окраине Грозного, мимо кладбища, приобретшего за последние две недели репутацию гиблого места: оттуда постоянно стреляли чеченские боевики. И позднее еще довольно долго они промышляли в его окрестностях, понимая, что мы скорее будем терпеть их опасное соседство, нежели решимся на крайность — артиллерийский или минометный обстрел кладбища. Однако при всех очевидных рисках эта дорога, по которой мы ехали к Рохлину, считалась относительно контролируемой. Хотя и представляла собой только набитую в непроходимой грязи колею.
Только наша техника и могла там пробраться, причем самых добрых слов заслужили ярославские двигатели, которые одно время, в связи с пожаром на Камском автозаводе в Набережных Челнах, ставились на БТР-80. Вот эти, ярославские движки, могли вытянуть везде: и в горах, и в распутицу, и под огнем.
Как оказалось, в районе кладбища и нас поджидала засада. Кумулятивная граната влетела в тот БТР, который шел впереди, и он сразу же загорелся. Так как вся колонна двигалась след в след, поневоле пришлось останавливаться и, огрызаясь огнем из крупнокалиберных пулеметов, вытаскивать экипаж. Один из наших военнослужащих был убит, еще один — ранен. Требовалась срочная медицинская помощь. Пострадавших немедленно погрузили в БТР сопровождения и отправили в полк, где были врачи и самое главное — готовый к вылету вертолет.
Я не отношу себя к числу людей трусливых и не теряю самообладания даже в самых тяжелых ситуациях. И в пустом лесу, на охоте, я иду без опаски, и перед злой собакой трепетать не стану. Но только в такие минуты, когда понимаешь, что следующим выстрелом запросто могут убить и тебя самого — доходит до сердца обыкновенный человеческий страх. Нет, не тот, который рождает панику и безволие, а тот, что сидит в каждом из нас, напоминая, как скоротечна и обыкновенна может оказаться смерть посреди грязного, изъезженного бронетехникой поля.
Невольно подумалось, что еще полчаса тому назад, когда мы рассаживались под броню в расположении полка, я должен был посоветовать своим спутникам разойтись по разным машинам. Еще не хватало, чтобы одним выстрелом вместе с экипажем ухлопали четырех генералов! Но не потому, что собственную жизнь я оцениваю выше жизни рядового водителя или стрелка, а затем, чтобы в случае чего кто-то из нас все-таки остался жив и мог полноценно руководить войсками. Такой вот военный прагматизм, такое правило, невольно проигнорированое мной. Не случись этого, сейчас на месте израненного, контуженного, разметанного взрывом экипажа мог бы находиться кто-то из нас или все вместе…
На совещании, куда мы спешили, удалось решить те проблемы, которые позволили в дальнейшем наладить управление войсками и перейти к иной тактике штурма, когда бы полностью исключалось массированное применение бронетехники. Упор делался на переход к классической схеме уличных боев, когда сначала создавались опорные пункты в многоэтажных зданиях и лишь потом начиналось движение вперед, но силами небольших и мобильных штурмовых групп, поддерживаемых снайперами. Огонь танков и ствольной артиллерии, двигающихся следом за пехотой, в соответствии с этой тактикой, корректировался теми, кто вел бой и видел противника собственными глазами.
Обстановка в городе была такова, что на нескольких направлениях наметились предпосылки к успеху. Многие из тех, кто оставался в окружении, сумели закрепиться и перейти к круговой обороне. Железнодорожный вокзал опять находился в наших руках, и следовало как можно быстрее взять инициативу в свои руки и вылепить из побитого, но не павшего духом войска такую армию, которой штурм Грозного мог бы оказаться по силам.
Когда все было решено, тут же, неподалеку от КП Рохлина, мы собрали для короткого совещания уже только «эмвэдэшных» офицеров, чтобы уточнить наши специфические задачи. Среди них был и генерал- майор Виктор Васильевич Воробьев, трагически погибший четыре дня спустя в центре города. Его я хорошо знал и относился к нему с уважением. Напоследок перекинулись двумя-тремя словами и разошлись. Но шагов сто или чуть больше успел я отойти от того места, где мы только что стояли, как прямо туда влетела и разорвалась 120-миллиметровая мина. По счастью, никого не задев. Кто-то запоздало пригнулся, кто-то выкликал, нет ли раненых. А мы с Квашниным, Коробейниковым и Егоровым между собой ненароком переглянулись. Было отчего: второй раз за день нам улыбнулась судьба.
Тут самое время сказать, что генеральские опасности на войне, как бы реальны они ни были, все же не сравнимы с теми испытаниями, которые выпадают на долю солдат и младших офицеров, находящихся под огнем почти постоянно. Надо только представить себе обстановку, сопутствующую штурму, чтобы понять, как ежесекундно, без единой паузы, в городе что-то стреляет, грохочет и рвется. Как гулко бьют орудия и как с воем проносятся над головой снаряды и мины. Как сухими щелчками хлещут вдоль улицы пули снайпера. Где невозможно предугадать, где и как догонит тебя твоя смерть…
В те дни я помню каждую из них. Не свои — гипотетические и несостоявшиеся, — а те, что безвременно и безвозвратно уносят наших солдат и офицеров. Достаточно назвать фамилию и дату и вспомнить, что, да: именно 14 декабря 1994 года первым среди военнослужащих внутренних войск погиб в Чечне прапорщик Владимир Трифонов. Потом рядовые Николай Шарков, Александр Мучкин, Данил Агадуллин и Сергей Самохин.
20 декабря и в ночь на 21-е — тяжелейший бой под станицей и в станице Петропавловской. Сначала смертельно ранен командир роты старший лейтенант Юрий Струков. Посланный за ним санитарный вертолет Ми-8 на подлете сбит из гранатомета. Погибли командир экипажа майор Александр Гасан, второй пилот старший лейтенант Олег Смирнов, борттехник капитан Анатолий Савчук, военный врач подполковник Сергей Похлебин, смертельно ранен старший лейтенант медицинской службы Владимир Ермолов. Вечером того же дня попадает в засаду в самой Петропавловской и ведет бой в течение всей ночи мотострелковое подразделение внутренних войск. Убиты младший сержант Александр Конин, рядовые Александр Савин, Константин Калабин, Сергей Толстоноженко, Алексей Кутырев, Николай Макаров, Павел Макаров, Евгений Сиротин, Стефан Аскольский, Евгений Шпехт. Многие ранены.
31 декабря в центре Грозного убит рядовой Радий Бектимиров, 1 января погиб на посту рядовой Александр Канунцев, 2 января погибли рядовой Алексей Кнуров, ефрейтор Руслан Хайбулин, рядовой Сергей Павлов, 3 января — подполковник Сергей Петрушко, старший сержант Сергей Тарабановский, ефрейтор Сергей Струков, рядовой Юрий Мусаткин, рядовой Алексей Никулин, ефрейтор Роберт Бабаян, рядовой Василий Вышлов. В этот мартиролог следует внести еще одну фамилию — майора Вячеслава Афонина, еще 10 декабря попавшего в плен под Хасавюртом и увезенного аккинцами в Грозный, «в подарок Дудаеву». Он погибнет несколько месяцев спустя — в неволе, но в череде потерь его мученический подвиг значит ничуть не меньше, чем тот, что совершен в бою.
Всего же за полтора месяца боев, начиная с того дня, когда мы вошли в Чечню и до 26 января 1995 года, когда я принял командование Объединенной группировкой федеральных войск, внутренние войска МВД России потеряли убитыми 56 человек. О том, как высока была человеческая проба этих людей, свидетельствует подвиг замечательного разведчика ВВ, подполковника Сергея Петрушко, который, наткнувшись в ходе поиска на крупную банду боевиков, не дрогнул и принял бой, хотя бойцов в его группе было меньше десятка. Подполковник погиб, но, жертвуя собой, оттянул время и силы противника и тем спас всю разведгруппу.
Приведенный мной список утрат свидетельствует с жесткой прямотой: настоящий бой держится на рядовых солдатах, сержантах и лейтенантах. Именно им приходится собственной жизнью расплачиваться за ошибки своих генералов. Без них даже самый умный и талантливый полководец — не более чем кабинетный сочинитель замыслов.
Отчего-то я очень хорошо запомнил тот день, когда, будучи капитаном и слушателем Академии имени Фрунзе, в ходе обычных командно-штабных учений на Черниговском полигоне получил вводную, суть которой состояла в том, что после ядерного удара от моего воображаемого полка практически ничего не осталось. Но с этими, условно выжившими людьми, я должен был отразить нападение сильного и очень уверенного в себе противника. Было понятно: на карте я должен принять бой, надо полагать, последний в моей жизни. Лечь костьми, но отстоять Отечество.
Игра игрой, однако, получив приказ, я испытал очень сильный эмоциональный стресс: словно наяву
