Захватив пехотинцев, двинулись к своим — кто в кузове, кто на лафете пушки. Враг пытался достать снарядами. Но путь лежал возле кирпичного завода. Взрывы подняли тучи пыли, в которой и скрылась машина.
В липовой роще, в южном пригороде Харькова, товарищи встретили Фазлутдинова и его бойцов, словно вернувшихся с того света. Все видели, с каким остервенением враг стремился опрокинуть небольшую группу людей, стоявших насмерть. Когда замолчала рация, в штабе все мысленно простились с отважными бойцами. Машину послали на всякий случай, не веря, что она застанет кого-то в живых.
За этот бой многие бойцы взвода были представлены к правительственным наградам. А старший сержант Фазлутдинов получил свой первый орден — Красной Звезды.
В то время, когда взвод Фазлутдинова отражал атаки врага, отдельные подразделения бригады были еще на пути к Харькову. Получилось так, что машин для переброски всех истребителей танков не хватило. Уехали артиллеристы, часть подразделений пэтээровцев, минометчиков. Вторая часть бригады передвигалась в сторону Харькова пешим порядком.
Группа автоматчиков, к которой присоединились несколько бойцов ПТР и связист Юрий Рожин, в одной из встречных деревень обзавелась трофейными лошадьми. Здоровенные битюги везли телеги, как игрушки. Передвигались быстро, почти без привалов, питаясь сухим пайком и картошкой, когда удавалось раздобыть ее у населения.
В Белгороде попали под бомбежку. Город пересекли, не вступая в бой. Кругом горело. Постреливали немцы. Жители сообщили, что несколько часов назад здесь прошло много наших войск.
В Харьков въехали на рассвете. Дым, огонь, взрывы. После полудня поступил приказ отходить. Враг усилил обстрел. Но ответить было нечем. С сожалением смотрел Рожин на свой автомат: патронов к нему осталось меньше диска. Были еще трофейный пистолет «парабеллум» с неполной обоймой да лимонка, которую надо беречь до последнего. У других бойцов не было и этого.
Отходили на северо-восток. Ночью немцы объявились и с этой стороны. От наседавших врагов помогла уйти ночная мгла.
При тусклом свете луны шли по какому-то поселку, видимо, совхозу. За ним открылось поле, вдали маячил лес-спаситель. Однако путь к нему перекрыли вражеские танки и бронетранспортеры. Сражаться с ними было нечем, потому пришлось отойти к поселку, укрыться в овраге. И вдруг из-за рядом стоящего сарая по танкам ударила «катюша». Несколько машин вспыхнули, как стога сена. Уцелевшие быстро спрятались в ближайших балках.
Пусть к лесу свободен! Правда, рвутся вокруг снаряды и мины. Но это уже полбеды. Открытое пространство пересекли одним махом. Рожин бежал и думал: откуда тут взялись «катюши»?
Ответ на этот вопрос он получил позднее, когда вышли на еще одну нашу реактивную установку. Обслуживали ее шофер, старшина и лейтенант. Последний объяснил, что командир их батальона приказал разделить остатки снарядов поровну на каждое орудие и расставил «катюши» через два-три километра по ходу отступления. При появлении врага давали смертоносный залп, после чего реактивную установку уничтожали, чтоб не попала в руки врага. Эта тактика спасла много жизней.
Белгород обошли с севера. Под обстрелом переправились через реку и двинулись дальше — в сторону Курска. В одной из больших деревень, ожидая приказ, пробыли десять дней. Юрий Рожин и еще три бойца обосновались в небольшой хате, хозяйка которой подкармливала их, чем могла. Однако запасов ее хватило ненадолго.
Здесь и прихватила Рожина малярия. Она пришла вместе с весной, полуголодной жизнью и простудой — по водянистому снегу шел в валенках, развалившихся так, что пришлось перевязать их кабелем.
Пока он лежал в лихорадке, товарищи раздобыли где-то гречневой крупы и размололи ее на самодельной мельнице, сооруженной из двух трубок, по бокам которых гвоздем пробили дырки. Мука получилась зернистой, однако тесто замесить удалось. А тут еще подвернулась раненая лошадь. Ее пристрелили и дружно взялись за пельмени.
Обед получился на славу. После голодных переходов здоровые решили, что они еще никогда так вкусно не ели. А у больного аппетита не было. Пельмени показались ему горькими, как и его положение: бросало то в жар, то в холод. Болели, кровоточили ноги: валенки, почти утратившие подошвы, не могли спасти от режущего утреннего льда на дорогах и дневной распутицы.
Хозяйка делала Рожину ножные ванны, заваривая какие-то травы. Это снимало боль. Но лихорадка не отпускала еще долгое время.
Внезапно навалившийся недуг разделил Рожина и его товарищей, которые ушли дальше. А он, вылечившись, уже в другом селе, Юнаковке, был зачислен командиром отделения связи в седьмую истребительную противотанковую артиллерийскую бригаду.
Та часть восьмой бригады, которая продвигалась на Харьков пешим порядком, так и не дошла до города. Оказавшись оторванной от штаба, не имея с ним связи, в той критической ситуации она была переподчинена другому соединению.
«16 марта 1943 года по радио сообщили, что Харьков эвакуирован, а мы еще были в нем, держали оборону неподалеку от развалин тракторного завода», — вспоминает Иванов.
Их было немного — тринадцать человек; в основном политотдельцы, во главе с начальником Заянчковским, работники особого отдела, с майором Сафроновым. Да еще офицер из артиллерийского полка, шофер Иван Колесников и санитарка Маша Крылова.
Получив задание задержать врага, нашли брошенную «сорокапятку» с двадцатью снарядами. Артиллерист установил ее, наладил, и стали ждать немцев. Они появились слева. Колонна танков, за ней автомашин шестьдесят — крытых брезентом и набитых солдатами. Немцы передвигались спокойно, деловито, без стрельбы. Были уверены, что помешать им некому.
Тут-то и рявкнула пушечка. Первый снаряд попал так удачно, что перебил гусеницу переднему танку. Танк завертелся, встал. А пушка ударила по пятому, десятому, пятнадцатому танкам. Несколько выстрелов сделали по машинам. Иванов только успевал снаряды подавать. Удар был настолько внезапен, что немцы в панике посыпались из машин. Видно, решили, что нарвались на крупное соединение.
Весело было смотреть, как они бросались врассыпную, вязли в глубоком рыхлом снегу и орали от ужаса. Колонна встала, но у тринадцати смельчаков кончились снаряды. Вот досада! Была бы хоть пара пушек с боеприпасами — долго не смолкли б эти визги. Однако делать нечего, надо уходить. Благо, что сгустилась тьма.
Через Харьков двинулись на Основу, Безлюдное, Купянск, Новый Оскол. Более двух недель мыкались по немецким тылам. От голода едва переставляли ноги. В каждой деревне пытались раздобыть еду. В ответ слышали: «Нетути, родненькие, нетути, родимые…» Чтобы не умереть с голоду, стреляли галок и скармливали их в первую очередь тем, кто падал на ходу.
«Лишь в одной деревне женщины собрали крохи и сварили для нас борщ да забеленную молоком кашу, — снова вспоминает Иванов. — Лица этих женщин сейчас уже стерлись в памяти, но не остыла благодарность. Никаким золотом не измерить щедрость их поступка».
К своим вышли в Новом Осколе. Пока были свежи воспоминания, Иванов написал о бое 13 марта в «Комсомольскую правду». Тепло ответил ему Юрий Жуков, заведовавший тогда военным отделом.
В последнем бою мы расстреляли последние снаряды. И с горючим — не лучше. Передвигаемся, переливая остатки бензина из машины в машину.
Помню, вечером в одной деревушке собрались в хате, чтобы решить: как быть дальше? Надо избавляться от бесполезной техники, но никто из командиров не решается отдать приказ. И лишь когда на окраине деревни появились немцы, мы его получили: «Взорвать пушки и автомобили!»
Сколько раз наши пушечки выручали нас! Сколько сил противника уничтожили мы, благодаря орудиям, с которыми сроднились! И вот сейчас их нужно погубить собственными руками… Но иначе нельзя: пушки достанутся врагу и будут стрелять по нашим ребятам. Скрепя сердце привели суровый приговор над орудиями в исполнение и, захватив как можно больше патронов да гранат, тронулись в путь.
В эту ночь наша группа, атакованная с нескольких сторон, распалась. Потеряв командиров, мы
