Андрей Волос
Предатель
Нужно же попробовать, что такое смерть.
Эта ночь, этот лес, эта нескончаемая белая дорога казались мне сном, от которого невозможно проснуться. И все же чувство странного торжества переполняло мое сознание. Вот мы, такие голодные, измученные, замерзающие, только что выйдя из боя, едем навстречу новому бою, потому нас принуждает к этому дух, который так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его.
Но почему-то не всех это поражало и не всем было интересно про это читать.
Пролог
Пламенный прямоугольник переполз на шкаф, время заворачивало к пятому часу; поглядев на циферблат, Бронников захлопнул книгу.
— Вставайте, граф. Вас ждут великие дела.
Портос, приняв, вероятно, слова на свой счет, нехотя поднялся. Цокая когтями, побрел в прихожую. Сел и, громко стуча мослом о паркет, подробно почесал брюхо. После чего юркнул в приоткрытую дверь детской.
Бронников тоже заглянул.
— Лёшик, слышишь, что сказал? Подъем.
Сын в ответ протестующе дрыгнул ногой.
— Я не Лёшик! Сколько раз говорить!
— А кто?
— Алексей!
— Хорошо, Алексей. Пробуждайся.
— Не хочу.
— Почему?
Сопение.
— Потому что ты всегда одно и то же. Вставайте, граф, вставайте, граф…
Повернулся от стенки. Мордаха заспанная, розовая в клеточку.
— Сколько раз говорил: не спи на авоське, — укорил Бронников. — Пойди к зеркалу, увидишь…
Сел, свесил ноги, побрел, ворча и спотыкаясь. А пока высматривал себя, еще большеголового, но уже почти шестилетнего, в сумрачном зеркале прихожей, проснулся окончательно.
Но за стол уселся все еще с вызовом, демонстративно болтая ногами.
— Молоко не буду! Там пенка.
— Здрасти. В птичьем пенок не бывает.
— Вот ты и вчера говорил птичье.
— И что?
— А мама говорит: порошковое.
— Вчера вообще молока не пили.
— А что же?
— Кефир.
— Ну позавчера… все равно!
— Скажешь тоже — позавчера. Кто старое помянет, тому глаз вон. Ешь, а то мама придет, не успеем альбом посмотреть.
— Какой альбом?
— Артем вчера принес.
Минут через десять плотно угнездились на диване: сдвинули коленки, разложили тяжелую, как дубовая доска, фолиантину.
— Читай.
Алексей нахмурился:
— Длинновато…
— Ничего. Это не роман. Не сократишь.
С запинками, но все же довольно исправно прочел:
— Василий Васильевич Верещагин… да?
— Точно. Василий Васильевич Верещагин. Вот он сам на портрете…
— Бородатый.
— Куда путешественнику без бороды. Это статья для умных дядек… понаписали. Стоп.
— Зима…
— Да еще какая! Видишь, снег-то на ветках: топнешь — он и осыплется… когда такой бывает?
— Когда мороз.
— Точно. Легко ли на таком морозе стоять?
— Не знаю… А что они вообще стоят на морозе? Шли бы домой…
— Домой нельзя. Они в засаде. Француза подстерегают. Видишь, так и называется: «Не замай, дай подойти». Мол, тихо, мужики! Пусть враг ближе подтянется. Тогда и ударим — чтоб наверняка.
— Война, что ли?
— Война. Двенадцатого года. Когда Наполеон Москву взял.
— Прямо Москву?! — не поверил сын. — Нашу Москву?!
— Ну да. Вот, видишь — Наполеон. Спрятался в Кремле… смотрит из-за стены, как город