Троллейбус останавливается у тёмных гаражей, девушка встрепенулась и выпрыгивает на тротуар. Тип, с масляными глазами, незамедлительно соскальзывает вслед. Только хочу вмешаться, как Катя сильно сжимает мою ладонь:- Не надо!
— Почему?
— Она оборотень.
— Что?! — и внезапно, как это не парадоксально, я верю этому заявлению.
Присаживаемся на сидение, мысли сумбурные, хочу как-то их упорядочить. Вроде как возникают различные видения, вновь мерещатся драконы.
— Мы тоже Ассенизаторы, — врывается в сознание голос Кати.
— Ассенизаторы?
— Я в этом уверена. Девушка признала нас как своих.
— Кто такие Ассенизаторы? — задаю вопрос, но уже знаю ответ.
Катя замыкается в себе, и я не хочу её тревожить. Перед моими глазами возникают образы пещерного монастыря, круглые башни наверху.
— В Инкерман надо съездить, — внезапно говорит она.
— К тем башням?
— Да.
Как-то по-новому смотрю на свою спутницу, такое ощущение, что мы с ней, как бы это слово подобрать — напарники.
Проезжаем бухту Омега. В скудном освещении просматривается лодочная станция, темнеют навесы, ни души. Поздней осенью в Севастополе мало народа. Жизнь становится спокойной, уравновешенной, воздух очищается. Мне это время года нравится даже больше, чем лето.
На конечной остановке выходим, троллейбус ползёт на отстой, провожаю Катю до самого подъезда.
— Значит, завтра встречаемся на Графской пристани? — смотрю на её сосредоточенную мордаху.
— Угу.
— Давай в одиннадцать. С утра в военкомат зайду, отмечусь.
— Ну, всё, пока, красавчик, — неожиданно она обвивает мне шею. — Теперь ты от меня никуда не денешься, Кирилл, — насмешливо говорит она.
Мне хочется возмутиться, а как же Эдик, хотя, причём тут он. Но вдруг понимаю, она в эти слова вкладывает другой смысл.
Обратно, руки в ноги, бег по пустынному шоссе. Транспорт не ходит, кругом тишина, все спят. В отличие от Москвы, народ у нас рано ложится.
У гаражей замедляю бег, перехожу на шаг. Всё же у меня беспокойство за ту девушку. Вдруг мы ошиблись? Сейчас лежит она в грязи, обруганная, изувеченная.
Осторожно иду по едва заметной тропинке, кручу по сторонам шеей. Место здесь гадкое, гаражи пристают впритык друг к другу, образуя всякие щели, лазы, вокруг всё заросло густой травой, разбросан всяческий хлам.
Вроде, что-то блестит на стенке гаража. Приближаюсь, пристально вглядываюсь в пятно. Боже! Гараж забрызган кровавыми ошмётками, а вокруг разбросаны человеческие останки.
Беру палку, с отвращением переворачиваю, слипшуюся от крови, оторванную голову. Зрелище жуткое. Глаза открыты, но нет в них уже того 'масляного' взгляда, в них навсегда застыл дикий ужас. На гладком камне сиротливо лежит скромный букетик цветов. Долго не могу прийти в себя. Стою, словно под гипнозом.
— А, что ты тут делаешь? — слышу приветливый голос.
Волосы хотят встать дыбом, резко оборачиваюсь. На меня улыбаясь, смотрит та девушка, из троллейбуса.
— Это ты сделала? — пытаюсь погасить в теле крупную дрожь.
— Пришлось, — потупила свой взор.
— Надо было просто в милицию заявить, а не так жестоко, — моя душа буквально взорвалась.
— Странный ты какой-то, — невероятно удивляется она. — Причём тут милиция? Ну, сидел он пару раз за изнасилование, убийство не доказали. А, последний раз, вообще, досрочно освободили, за хорошее поведение. И, что дальше? Продолжать жить ему?
В тупике от её слов. Привык верить в закон, неотвратимость наказания. Хотя, с несправедливостью сталкивался постоянно. И, как это ни парадоксально, больше со стороны власти.
— Пойдём отсюда.
— Действительно, что тут уже делать? — соглашается девушка. Идёт рядом и пышет от неё горячая энергия. Она не до конца преобразовалась в человека. Вокруг неё вьётся, призрачный контур питбуля.
— Звать тебя как? — оборачиваюсь к своей необычной спутнице.
— Рита.
— Учишься?
— СПИ закончила, факультет автоматизации систем управления.
— Нравится специальность?
— Нет. Просто куда-то надо было поступать, а в Севастополе лишь один институт, а в другой город папа не пустил. Переживает за меня, — откровенно говорит девушка.
— Знал бы папа кто ты, — усмехаюсь я.
— Он знает. Он тоже оборотень.
— О, как? Тогда чего боится?
— На нас тоже охотятся. Это ещё со времён инквизиции, Воины Иеговы.
— Так, вроде, они за бога, против всякого рода насильников должны выступать, — непонятно мне.
Рита весело смеётся:- Ты знаешь, где самый большой процент педофилов? В их среде! В Ватикане вообще разрешены браки, чуть ли не с двенадцатилетними девочками. Сколько смертей и искалеченных судеб по этому поводу было. Я больше, чем уверена, наступит время, вообще станут практиковаться однополые браки, а по улицам будут шествовать демонстрации извращенцев.
— До этого не дойдёт, — содрогнулся я. — Пока живём в СССР, этого не допустят.
— Угу, пока живём в стране Советской, — хмыкает Рита. — Папа говорит, СССР развалится, и к нам непрерывным потоком хлынут 'западные ценности'.
— Что за бред! Советский Союз будет стоять вечно, — не верю я. — А, что он ещё говорит? — всё же интересуюсь я.
— Война начнётся, с Кавказом. Поезда под откос будут пускать, города бомбить.
— Фантазёр, твой папа, — откровенно смеюсь я.
Рита нахмурилась, смотрит недоброжелательно. Судя по всему, отец для неё авторитет.
— Ты меня извини, конечно, но, всё будет иначе. Я, вот, в армии служу. Так у нас самая настоящая дружба народов. У меня друзья, один аварец, другой кореец.
— Ты не показатель, — резко заявляет девушка. Видно ей ещё обидно за своего папу.
— Поживём, увидим, — не хочу с ней спорить.
— Поживём, увидим, — со вздохом соглашается она. — А вы в Севастополе недавно?
— Вроде, нет. Родился здесь.
— Странно. Ни разу о вас не слышала.
— А, что, много таких как мы?
— В Севастополе я, отец, да Дарьюшка. Вот вы ещё появились. Только не пойму, вроде Ассенизаторы, в тоже время, на оборотней не похожи. А вдруг вы дикие? — в её глазах всплывает ужас.
— И дикие есть? — удивляюсь я, а Рита успокаивается.
— Слышала о них, но не встречалась. Они никому не служат. Ни добру, ни злу. Дикие. Послушай, а пойдём, с отцом тебя познакомлю!
— Поздно уже. Ночью, к девушке.
— Не бери в голову, для нас ночь, что день.
