родину великий ее сын Константин Леонтьев. А вот Бердяев о нем заметил: 'Леонтьев не верил в русский народ, как не верил ни в какой народ. Великий народ держится и процветает не собственной автономной стихией, а организующей принудительной силой'. Значит, по К. Леонтьеву, главенствуют не свобода и народность, а деспотически-разумная власть. Сравниваю ленинско-сталинское определение: 'Диктатура пролетариата опирается на насилие, а не на закон'. То есть насилие возводится в культ. Неправовое государство. Без свободы. И леонтьевское: народ наш любит власть больше, чем закон. Хороший 'генерал' ему приятнее хорошего параграфа устава. Любая конституция, как и любой парламент в России, приведут к пугачевщине, к голоду и разрухе.
У меня спросили дети: 'Вы согласны с этим?' Я ответил: 'Нет. Нужны хорошая конституция, хороший парламент и хорошие честные люди во главе реформ. С последним крайне туго. Здесь есть некоторая психологическая закавыка. Особенностью наших, в частности, бесчестных граждан стало убеждение в своей абсолютной честности. Этому способствует рынок, собственнические тенденции: все дозволено. Не случайно и термин сочинен: прихватизация…'.
Вторая особенность: каждый бывший 'абсолютно честный' гражданин предельно активно гребет под себя. Тот же К. Леонтьев говорил, что в России не может быть честных людей, могут быть святые, но не честные. Предел и беспредел. Святая любовь к Отечеству, к Идее, к Самосожжению и обыденные бунт, воровство, грабеж, безличный коллективизм, клановый деспотизм… Поистине 'ты и обильная, ты и бессильная…'.
Во многих семьях прочно живет здравый смысл: 'Все воруют, поскольку мир устроен несправедливо, а потому и ты гляди в оба'. Здравый смысл диктует и такое: 'Будь всегда честным и добрым'.
Два берега у полноводной реки, именуемой рынком!
Снова и снова наше сердце обращается к библейским заповедям: 'Не воруй! Не лги! Не завидуй! Не бери чужого!' В них и только в них истинная правда! Только честный человек может быть хорошим работником, семьянином, гражданином, человеком, любящим свою семью, свою родину.
Вспоминаю мысли Толстого из 'Круга чтения': Последнее прибежище негодяя — патриотизм. И далее: 'Патриотизм в наше время выставляется поводом оправдания и всякого общественного зла и личной выгоды'. И еще: '…самые ужасные злодеяния — шпионства, поборы с народа и ужасные смертоубийства, войны — совершаются людьми ради патриотизма, и совершающие их гордятся этими злодеяниями'.
Возникает ряд проблем. Первая: 'Как же учить любить Отечество? Какое? Рассказывать людям о сегодняшних злодеяниях сегодняшних правителей — значит взращивать ненависть, злобу!'
Вторая проблема обозначилась в диалоге с учеником. 'В России законы не действуют', — сказал старшеклассник. Я спросил: 'Почему?' Он ответил: 'Круговая порука беззакония'. Другой пояснил: 'Воровское государство'. — 'И как же быть? Бороться или смириться?' — 'Вы уже ответили на этот вопрос, — сказали дети. — Смирение — тоже борьба'.
По третьей проблеме Катя-большая сделала такой вывод: 'Сейчас трудно удержаться от злобности. Но надо, иначе погубим страну'.
Загадки организованной преступности
От всех моих бед, напряжений и горестных ожиданий что-то произошло с моей головой. Я как бы перестал управлять своим разумом. Какая-то иная сила наставляла мой ум, делала скоропалительные выводы и диктовала мне свою волю. Например, однажды ночью я вдруг вскочил, быстро оделся и покинул свое жилище. Никаких поводов к моему уходу из дома не было. Я направился к Косте, зная, что его родители куда-то уехали и он жил один. Честно признался, что меня мучают дурные предчувствия, и попросился у него переночевать.
— У меня полдома пустует. Рад буду, а заодно поможете мне разобраться в некоторых философских вопросах.
Я вошел в дом, и первое, что меня поразило, так это обилие литературы, разбросанной по всей комнате. Создавалось впечатление, будто хозяин читал сразу всё одновременно: газеты, сборники, какие-то вырезки из журналов. Костя приобрел пишущую машинку и вдобавок что-то перепечатывал. Я обратил внимание на заголовок: 'Организованная преступность: взгляд из-за рубежа'.
— Это мне Геннадий Михайлович дал на пару дней, — пояснил Костя и добавил: — А я познакомился с Назаровым Сергеем Васильевичем. Он мне такое порассказал про нашего Долинина да и Касторского. Скоро будут опубликованы кое-какие материалы про их делишки. Шурка вон говорил, Касторский — добрый человек. А я как чувствовал: более жестокого человека нет на свете. Он не сам казнил людей. У него для этого целое заведение имеется в Петровском районе. Конечно, все это до конца не доказано, но такое заведение существует и поныне. Заканчивается расследование этого уголовного дела…
— Постой, постой, какого дела? — спросил я.
— Ну, начнем по порядку. У Касторского была команда, которой руководил бандит по кличке Харя. Эта команда занималась 'крышевыми' услугами и выколачивала долги у провинившихся коммерсантов. Харя отлавливал этих коммерсантов и привозил в этот самый Петровский район — прямо в лесу, на берегу Сели располагалось это заведение. Коммерсанту показывали утюги, паяльники, щипцы, наковальни и говорили, что если он не отдаст положенные, скажем, триста тысяч баксов, то им займутся надежные специалисты. Ко всему прочему, они были не просто жестокими людьми, но и садистами. Заставляли свою жертву давать представление: изображать собак, зверей, Пугачеву, Киркорова. Если жертва не знала слов хитов, ей давали тексты, и она перед смертью зубрила слова наизусть, а потом с микрофоном в руке изображала знаменитых певцов. Как правило, их раздевали догола, и было очень смешно, когда те, танцуя 'Яблочко', елозили по полу своими гениталиями…
— Это все Тарасов рассказал?
— Нет, это рассказал мне Денис Журба, он пишет очерк про эту команду под названием 'Смертельные танцы'.
— А где ты с этим Журбой познакомился?
— Военная тайна, — улыбнулся Костя. — Я ему оказал по просьбе Тарасова одну услугу, и он мне такое выдал.
— И что же, связь Хари с Касторским доказана?
— Вот этого как раз доказать не удалось, но если Харя расколется, то Касторский будет зимовать на нарах…
— Послушай, а что это у тебя круги под глазами?
— А я сплю по четыре часа в сутки. Вы знаете, я выполнил задание Попова про смуту и воспитание в современных условиях. Ему понравилось, хотя он обвинил меня в плагиатстве: я еще не умею закавычивать чужие тексты. Говорят, в древности никто ничего не закавычивал, а тут надо ссылаться на источники, а с этим у меня трудности большие…
— Покажешь работу свою?
— Конечно. Только это пока черновик. Я и вашу статью использовал, и Шилова, и Попова, и некоторые документы Министерства внутренних дел. А вы знаете, я додумался, как справиться в стране с организованной преступностью. У меня есть план. Я об этом еще никому не говорил…
Костя суетился, хватал то одну книгу, то другую, сбивался, терял нить своих рассуждений, но самое главное — он весь горел: я даже ему позавидовал — только в таком горячечном состоянии создаются гениальные вещи.
Оставшись наедине с собой в отведенной мне комнатке, я стал размышлять о том, что недавно поведал Костя. А если меня бы отвезли в этот самый Петровский район и заставили плясать, подстегивая раскаленными паяльниками?! От ужаса перехватило дыхание. Если бы я знал, где находятся эти проклятые шариповские драгоценности, я бы сам их отнес кому угодно, лишь бы меня оставили в покое.
В голове не укладывались те факты, которые сообщил Костя. Неужто такой человек, как Долинин, поджаривает своих противников на сковородке. Однажды я спросил у Долинина:
— А как вам удается руководить сразу тремя фабриками, двумя заводами да еще охранять такой дом?
