испортить.
— Вполне. И виноваты будете вы.
— Каюсь. Боже мой, я согласна нести любое покаяние. Лишь бы эти руки не ведали, что творят. Кстати, не подойду ли я вам как натурщица?
— Это тоже будет покаянием?
— Нет, наградой за покаяние.
Шум в бассейне усилился. Васко выглянул из-за акации: какой-то парень нырнул в воду прямо в одежде и забыл снять очки, которые теперь все помогали ему искать. Юноши и девушки погружались в мутную от полусгнивших листьев воду и выплывали на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, ни на минуту не прекращая болтовни. Васко заметил, что Алберто не принимает участия в общем веселье. Он сидел на покрашенной в белый цвет железной скамейке, напоминающей о декорациях к фильмам Феллини или о зимних садах в фильме 'Неожиданно, прошлым летом'[12], которую поставила Сара, неравнодушная к вычурным псевдоромантическим безделушкам, — сидел с тем же отрешенным видом и блуждающим взглядом, закусив губу, как и в тот вечер, когда обратился к Васко после того, как… За несколько дней до этого Алберто позвонил Васко и сказал, что им надо срочно поговорить, и разговор начался с пожатия потной руки, которой Васко коснулся с отвращением, как теплого и жирного моллюска, пожатия потной руки и настороженного взгляда — Алберто избегал лобовой атаки, но оттого не был настроен менее решительно.
— Это правда, что вы на днях уезжаете на Север? И ваша жена с вами?
Руки Алберто снова вспотели, и он полез в карман за носовым платком.
— Еду, а что?
— С женой?
— Вероятно, но почему ты об этом спрашиваешь?
— Я хотел попросить, чтобы вы предоставили мне на несколько дней ваш дом. Кое-кто нуждается в надежном убежище. Всего на несколько дней.
В глазах его уже не было ни смущения, ни робости. Он смотрел на Васко спокойным и ясным взглядом. Теперь смутился Васко. Если бы он мог предвидеть подобное, ничего не стоило бы солгать, что Мария Кристина остается в Лиссабоне и не следует впутывать ее в историю. Это понимал и Алберто, иначе он не стал бы о ней спрашивать. Было поздно прибегать к этой отговорке.
— Как ты сказал, убежище? Лучше бы тебе не вмешиваться в такие дела.
Глаза Алберто оставались спокойными, только зрачки на мгновение сузились. Васко почему-то решил сострить:
— Разве ты не вышел из возраста, когда играют в полицейских и воров?..
Алберто не ответил. Запустив пальцы в свои курчавые волосы, он приминал ботинками гравий.
И в следующее воскресенье Васко встретил его в оазисе Малафайи, в двух шагах от бассейна, он опять сидел на романтической скамейке Сары. В той же позе, закусив губу.
— Ну как, удалось найти кого-нибудь, кто спрятал бы твоего друга?
Глупо задавать вопрос, который обнаруживает ваш интерес к происходящему.
— Удалось.
— Надежный человек?
Еще глупее — продолжать расспрашивать. Или он хочет, чтобы парень окончательно убедился в его трусости?
— Не беспокойтесь.
Ответы были резкие, как удар бича. И у Васко вдруг возникло подозрение, что друга, якобы нуждающегося в убежище, не существует. Это была проверка, чтобы испытать его мужество, его верность (верность чему, Алберто?), чтобы сопоставить образ, который юноша создал в своем воображении, с реальным человеком. И Васко, как ребенок, попал в ловушку, расставленную не знающим жизни молокососом.
Все это ожило внезапно в его памяти. Каждый жест, каждое слово. Точно сверкнула молния и озарила все вокруг беспощадным светом.
— Вы не слушаете меня, рассеянный господин художник? Я выразила желание стать вашей натурщицей…
Ах, это Жасинта. Жасинта, а не Алберто. Студия Малафайи, а не тюрьма с тремя дорогами для побега.
— Слушаю.
— Не похоже… Ну посмотрите на меня внимательнее. Подойду?
Все ожило в памяти. Они почти достигли вершины холма. Деревья остались позади, в сумерках догорал закат. Чтобы окончательно стемнело, не хватало лишь внезапно падающей бескрайней пелены, а главное, черных галок на вершинах гор. Без галок нет настоящих сумерек, Алберто. Я рассказал тебе о Полли. Но не о себе.
— И все же, слушаете вы меня или нет?
Лицо Жасинты вдруг побледнело, исказилось, и она поцеловала Васко. Сначала мимолетно, несмело, затем — и выражение ее лица снова изменилось бурно, требовательно, словно не желала останавливаться на полдороге. Он услышал хриплый возглас, который потом будет повторяться тысячи раз, как навязчивый бред сумасшедшего:
— Поцелуй меня, дорогой, поцелуй меня!
Он резко отстранил ее:
— Вы усложнили обстановку.
— Значит… вы боитесь взять меня в натурщицы?
Раздался треск сосновых веток. Васко был уверен, что это Мария Кристина. Едва переведя дыхание, боясь упустить оставшиеся ему секунды, он сдавленным, чужим голосом спросил:
— Когда?
Закушенная губа. Угасающий день. Исступление морских волн. К кому он обращался, к Жасинте или к Алберто?
— Если хотите, хоть завтра.
VII
Многое с тех пор изменилось.
Не всегда их встречи происходили в аккуратно прибранной комнате Барбары с кружевными салфетками, картинами, коврами и коллекцией уродливых безделушек, которые хотелось выбросить за окно. Но кто посмел бы сказать об этом Барбаре, так гордящейся своим гнездышком, уверенной, что ее гости чувствуют себя как дома?
— Скажи честно, Васко, тебе принести чего-нибудь выпить? Даже виски не желаешь? Надо бы устроить маленький бар для друзей. Хочешь коньяку?
А в зимние вечера, когда гулял ветер, от которого эоловой арфой звенела проволока на балконе:
— Ты не возражаешь, если я поставлю в комнату калорифер? Не могу же я допустить, чтобы такой человек, как ты, озяб. Иногда я даже спрашиваю себя, неужели это тот самый Васко Роша…
Он прерывал свою гостеприимную хозяйку:
— Все в порядке. Не беспокойся.
Однако заботливость Барбары трогала его до глубины души. Как и ее инстинкт пчелиной матки, стремление к семейному очагу, где не хватало мужа, детей, друзей дома, которым она могла бы доказать свою преданность. Ответ Васко повергал ее в уныние.
— Иди ты к дьяволу! Никогда ничего тебе от меня не нужно.
Не всегда их встречи происходили здесь. Сначала услужливый Азередо ('Я уже догадался, мой милый, у тебя затруднения'), знающий все грязные тайны города (однажды в некоем баре с низенькими
