рассовывать нам было нечего… Зато хвала небесам! — моя главная ценность, нож, лежал там, где я и оставил его, засыпая. С ним я чувствовал себя гораздо уверенней. С ножом я был Терминатор!..
Нет, резать бегущих детей я бы, конечно, не стал. И от летучего крейсера он спас бы навряд. Но главные сюрпризы — теперь никто не сомневался — впереди.
Небо было по-прежнему серым, но я вычислил, где солнце, и получилось, что двигаться нам предстояло ровнёхонько туда, откуда примчались бегущие.
Ну и нехай, туда так туда. По коням, ребятишки!..
И даже несмотря на ва-банк — бросить поклажу я не отважился. Мы собрали истоптанные одеяла, выжали, насколько удалось, я закинул их на плечи, Тимур подхватил рюкзачок, и мы пошли. Краем просеки…
Этот день не принёс избавления. Но не принёс и новых угроз. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь — глупости: быстро привыкаешь ко всякому! Выбирать легко, когда есть выбор. У нас его не было. Если не считать права лечь, сложить ручки и смиренно дожидаться, чем же всё это кончится. Желающих лечь не наблюдалось, и мы шли, пока я снова не объявил остановки и снова уже на ночлег. Бивак разбили на пригорке с толстенной же сосной: на случай очередного потопа, налёта, набега…
Солнце так и не выглянуло. Одеяла, разумеется, не просохли, и мы разложили их до утра на траве. А вот костёр я нынче санкционировал. Набрали шишек посуше, и вскоре они, к общему восторгу, занялись.
Сегодня без костра было нельзя: обувь промокла. И спички, между прочим, тоже (хорошая всё же штука зажигалка). К тому же огонь прибавил успевшего покинуть нас чувства дома. Наконец, мы пекли на нём грибы — есть-то хотелось уже и Лёльке, а они действительно подоспели. И ребятки мои тут же, в нескольких шагах, насобирали кучку опят, что ли, и валуёв, я никогда в грибах не разбирался, но девонька поклялась, что не отравимся. И мы нанизывали их на прутики, подолгу калили над огнём и неспешно жевали — хрустящие и невкусные…
Потом я назначил проштрафившегося Тимку дежурить первым, пригрозив убить, если ещё раз уснёт на посту, а мы с Лёлькой улеглись. Засыпая, она заплакала.
Я пытался утешить и сюсюкал чего-то про родителей, которые — тут и сомнений быть не может! — вот так же слоняются где-то и тоже никак не могут уснуть, переживая за нас. Она понемногу угомонилась, а с меня сон слетел, как не было, и я прогнал Тимку отдыхать и разбудил его уже когда совсем забрезжило.
Всю ночь я продумал о
И, если вам интересно — глаза мои половину той ночи тоже были на мокром месте…
День следующий прошёл ещё скучней.
Двигались мы гораздо медленнее, чем накануне: пришло время думать о пропитании. Договориться с мозгами можно, с желудками — нет. И, набредая на ягодные поляны, мы проводили на них чуть не по часу.
Сытости это не прибавляло, но как же чудесно было бросать и бросать в рот перезрелые земляничины, зелёные ещё ежевичины с голубичинами, а названий остальных я и не знал никогда — просто пробовал первым и давал ребятне отмашку: годится, навались…
Известная нетётка разбудила в Тимке добытчика. Теперь он шёл, шаря взором по кронам — выглядывал гнёзда. Лёлька инспектировала на тот же предмет кусты, и их упрямство было вознаграждено: к середине дня мы набрели на хорошо замаскированное, но не укрывшееся от взора проголодавшегося ребёнка лукошко из веток. В нём покоилось одиннадцать палевых в крапинку яичек.
— Перепелиные, — квалифицировал Тим.
— Съедобные, — поправил я и разделил добычу предельно по-честному: три себе, по четыре — им.
— С какой стати? — заартачилась Лёлька.
— Лучшее детям, — отрезал я, похоронив дискуссию.
На сытые, если можно так сказать, брюха в голову начали лезть рациональные мысли. И Тимка полез на высоченную ёлку. Потому что идти, конечно, надо, но неплохо бы всё-таки ещё и знать, куда.
Мы смотрели ему вслед затаив дыхание. Чем выше парень забирался, тем страшнее было представить возможное, а с моей извечно нервной точки зрения так и непременное падение. Но в надежде услышать волшебное «Земля! Земля!» (как вариант — «Поля, поля») я помалкивал.
— Ни черта, — заорал наш штурман с верхотуры.
— Ты хорошенько погляди, — крикнула Лёлька. — Во все стороны, Тим…
— Нигде ничего, — откликнулся он ещё немного погодя. — Сплошная тайга.
— Потихоньку обратно-то, — напутствовал я и закурил, и разъяснил зачем-то Лёльке: — Назад всегда опасней…
Вечером, оттопав ещё десяток вёрст, мы опять сидели у огня, жгли грибы и строили совершенно дурацкие планы завтрашних поисков пропавших родных.
Несмотря на буквальную неоглядность зелёной темницы, идея выбраться из леса не казалась бредовой. Однако не отменяла необходимости задуматься, наконец, о стратегии выживания в этой безумной неволе. Договорились никуда с утра не переться, а сесть и обсудить, как и что — пора уже. После чего я сыграл отбой, похвалив себя про себя за сбережённые одеялки. Завернувшись в них, ребятишки улеглись с обеих от меня сторон — так выходило теплее всем троим. А подушкой им служила моя, чуть не сказал широкая, грудь. И настроившись уже на очередную ночь нелёгких дум, я ни с того ни с сего затянул вырвавшееся откуда-то из глубокого-глубокого детства:
— Кто ска-ачет, кто мчи-ится под хла-адною мглой. Ездок запоз-да-алый, с ним сы-ы-ы-ын молодо-о- ой…
Ну и так далее. До самого конца. Грустная такая баллада про то, как вёз-вёз, да и не довёз мужик до дому больного ребёнка — нечисть всякая не дала. Было в этой песенке что-то невероятно актуальное. Забавно: неделю назад я бы и пары строк не вспомнил, а тут, гляди-ка — пробило.
— Это твоё? — подняла глазёнки Лёлька.
Дядь Андрюшей она меня с тех пор не величала, но и с выканьем было покончено навсегда — какие уж теперь церемонии?
— Нет, Лёленька, к сожалению, не моё.
— А чьё? — мирно, как ни разу ещё за эти четыре дня, поинтересовался Тим.
— Это, брат, Гёте. «Лесной царь» называется…
— Спой ещё, — попросила Лёлька, укладываясь поудобнее.
— Его же?
— Угу.
— Легко.
И, обняв их покрепче, затянул сначала.
Той ночью я видел волка. Во всяком случае, в кустах мелькнула тень, а потом сверкнула пара красных — отсвет костра? — глаз.
Пусть это будет волк, подумалось мне. Волк в данных обстоятельствах был предпочтительней человека. Таящийся в кустах человек — это уж слишком.
Волк, конечно. Только волк.
А потом я понял, что завтра их может прийти много…
Поутру мы, как и было уговорено, держали совет.
Первым пунктом решали, открывать уже прения или сначала придумать, чего бы такого сожрать. Трое проголосовали за сожрать, двое отправились по грибы, а я занялся костром. Час спустя, обманув голод, перешли к толковищу.
Предложение большинства запалить громадный костёр («до неба»), который увидят и, может быть, придут на помощь, было заблокировано скептиком, припугнувшим неразумное большинство опасностью устроить ненароком такой костёр, что и помогать-то — если даже и найдётся кому — будет некому. Лесные пожары, мои хорошие, штука нешуточная, и после землетрясений и большой волны самое неуправляемое из
