дальнем углу. Угрюмого рыжего пса, дремлющего на крыше будки, нежащуюся в луже свинью и купающихся в пыли кур…
Господи, как же хотел я оказаться сейчас там и услыхать с крыльца хмурое Валюхино: ну и где вас носит? я тебе бестолковому чего велел?..
Мы не промчались и километра — колея снова оборвалась. Впереди высился беспросветный густой ельник. Это был классический тупик.
— Та дорога? — захлёбываясь не столько от бега, сколько от отчаяния, спросил я у запыхавшегося же Тимки.
— Тут другой нет…
— Может, там, дальше? — выдохнула Лёлька.
— Нет, роднуль, — и я попятился, — никаких больше дальше…
Моё пессимистическое сердце сообразило, что теперь, кроме этой самоорганизующейся чащи, вокруг нет вообще ничего. Я поверил ему и повёл ошалевших детей назад. Лес недвусмысленно давал понять, что спешить некуда. И мы не спешили — очень уж не хотелось обнаружить, что эта предательская дорога укорачивается прямо на глазах…
От Тимкиной бравады не осталось и следа. Лёлька тоже сочла за благо не мешать дядьке думать за троих. А задуматься было о чём. С окружившим нас пространством творилось нечто насмерть противоречащее всем известным мне законам мирозданья. Не успело отмениться, разве, тяготение.
— И телефон не работает, — прожурчала племяшка тоном, каким сообщают о необычайных приятностях. Типа: глядите-ка, снег выпал! или, там: ой, птенчик, птенчик…
— Мой тоже, — откликнулся Тим, — давно уже.
А вот это уже совсем отлично… Сам-то трубы я в лес не захватил: все, кого хотел слышать сегодня, уместились в две машины. А к вечеру нас вон как поредело…
— Он у тебя светится хотя бы? Сколько там натикало?
— Полпервого!
— Что??
— Половина первого, говорю…
И мы прикусили языки — загнанно и безнадёжно: вокруг стояла натуральная белая ночь.
— Странно, да? — перешёл я вдруг на Лёлькин говорок («ой, птенчик») — Ночь, а светлынь.
И захохотал. Бесстыже вылупился на напуганных не меньше моего детей и заливался глухим жалким смехом, пока Лёлька не залепила мне короткую, но капитальную оплеуху.
Вы знаете, срабатывает. Буквально: как рукой сняло.
И не успел удивиться неожиданной тяжести девонькиной ладошки, как схлопотал ещё одну — контрольный в голову — уже с размаху. А она так же молча отвернулась и пошла дальше. И я поплёлся следом, притворно гадая, отчего это вздрагивают её худенькие плечи…
Мы вернулись к нашей истерзанной поляне.
Я попросил ребятишек отложить вопросы на потом, засунуть брезгливость поглубже и как можно скорее собрать всё, что может пригодиться. Что может? Да всё, что найдёте. Одежду, одеяла, бутылки с водой — если уцелели. И ед
«Если что» в специальном разъяснении не нуждалось. Теперь оно означало что угодно. Слоны, например, не шли из головы. Кто знал, когда и откуда могут появиться они опять. И что они вообще такое…
Я понимал, что прикрыть ребятню от неведомой силы смогу вряд ли. Но ничего другого на ум не приходило: нужно быть рядом и точка. Всегда быть как можно ближе, на расстоянии вытянутой руки. Это последнее, что оставалось — перед лицом любой опасности держаться за руки. А там уж как бог…
Н-да, Палыч… Что-то часто ты стал кивать на него. Пусть даже и вот так, обиняками… Да будь он на самом деле — идеальный же случай счёт предъявить: ну и чего, дескать, герой? сорок лет обходился, а тут…
Слаб человек. Ох слаб!
А может, это он уже и предъявляет, м-м-м?..
Мародёрство осложнялось тем, что таинственные мамонты (а почему нет?) потрудились над поляной на славу. Они укатали её так, будто топтались на каждом метре по часу. Сумка с припасённой на выброс снедью была выпотрошена, а её и до того мало аппетитное содержимое бесследно рассеяно вокруг.
Я подобрал чудом уцелевшие полбатона да несколько кусочков курятины. Немедленно, пока совсем не пропитался, общипал хлеб, и его осталось всего ничего…
Наткнулся на мокрый, хоть выжимай, Егоркин свитерок, но даже и подбирать его не стал. Стряхнул и скатал пару выживших в набеге одеял со скатертью-самобранкой.
Лёльке повезло больше: сняла с сучка мирно провисевшую там отцову джинсовку и тут же облачилась в неё, сухую и чистую. Не столько от холода, сколько потому что папина. Милая моя девочка! Как же ты не хотела-то сюда.
— Есть! — закричала она. — Только рассыпались и мокрые.
— Собирай все! Все до единой. Высушим.
— Наплюйте, я целый коробок надыбал, — похвастался Тимка из «жигулёнка».
— Молодчина! — другого слова я не нашёл, и Лёльке: — А ты всё равно собери, хуже не будет.
И продолжил обыск своего, «обеденного» участка.
Миски-тарелки — и керамические, и пластиковые — в крошку. А вот кастрюли обе тут. Ну, пусть будут кастрюли, — подумал я, отметив, что веду себя как Робинзон, готовящийся не к ночлегу — к зимовке в этом треклятом лесу. Попалась ложка — и её прибрал, сам не зная, из прозорливости или прижимистости. А вот с водой вышел облом. Литровка минералки была бы сейчас царским подарком судьбы, однако загадочные гости не оставили судьбе шанса: даже недопитая бутылка водки — и та РАЗДАВЛЕНА.
Но не посуду с питьём искал я, обшаривая липкую траву, — ножи: длинный кухонный и небольшой складной, которыми орудовали девчата, готовя пир. А главное — Валюхин охотничий тесак.
Мирный на все сто человек, теперь я жаждал оружия. Мне надо было иметь, чем защищаться и защищать. От зверя, не знаю, или…
Про или думать не хотелось.
Перочинный вскоре нашёлся. Два других как сквозь землю провалились (вместе, кстати, с пневмо-М- 16! да и за каким она без пуль-то?). В смысле, втоптались — хоть перекапывай весь этот огород. И вдруг настоящий трофей: стальная, полная чего? ну-ка? — батюшки: коньяку! — фляжка…
Видимо это был энзэ. Анюта или Светуля придерживали, надо понимать, на посошок… Вот это уже хорошо. Почему, тоже пока не ведаю, но хорошо. Сунул в карман.
— Глянь-ка, — Лёлька стояла за спиной с драгоценным отцовым клином в руке.
— Умница ты моя! Давай сюда…
И Тим уже тащил рюкзачок с барахлом.
— Удачно?
— Средне, — вздохнул он. — Чехлы с сидений, аптечка — пустая, кружка папкина, полбаллона газа, сигареты…
— Ты куришь, что ли?
— Да так, балуюсь… Зато вот, — погремел коробком. — Ещё зажигалка, книжка записная старая…
— Она-то тебе зачем? — невесело хмыкнула Лёлька.
— Завтра поймёшь, зачем, — многозначительно ответил он. — Брезента кусок из багажника… А! да: газировки полбаклашки… Пить кто хочет?
Пить хотели все. Я разрешил отхлебнуть по глотку, не больше — кто знает, когда ещё…
— То есть, перепроверять за тобой не нужно? — похвалил я племянника.
— Обижаете, ваше благородие…
— Ы-ы-ых! — и тут я уже слов не подбирал, а просто потрепал его эдак по-отечески по маковке. И он
