Лёлька: гхи-хи!
Тима: ну ты ещё давай…
Егор: Тиминой жене повезёт!
Вольдемар: как нам с вашей мамой фиг кому повезёт.
Светка: ой, ладно!
Лёлька: гхи-хи…
Валюха: ну чего? магазинную-то печь?
Анька: ага, только уж прям сразу в угли ложи.
Валька: коза ты, коза!
Егор с Лёлькой в один голос: гхи-хи!..
Валюшка дровец в мангал подбросил — и ко мне, и тоже руки под затылок. Тимка — за карабин. Лёлька за ним: дай мне, мне дай. Чего дай, все пульки расстреляли. Егор жалобно: я не все-е-е-е. Чего не все, если нету ни одной? Эт не я-я-я-я. Ну да, я это, молчал бы уж… Володька — сытый и умиротворённый — укладывается рядом бухенвальдским пузом вверх: куда тут, Андрюх, глядеть-то? Да всё уже, говорю, проглядели, Вовк. А он: ну и ладно, и так ништяк. Глаза прикрыл, и через минуту уже слышу — сопит…
Я тоже лежу-блаженствую, того гляди отрублюсь. Вправду же хорошо. Небушко окончательно прояснилось, голубое-голубое, ни облачка. От давешнего ветерка ни дуновеньица не осталось. Сплошная уменьшительная ласкательность. Пахнет дымом, хвоищей, сожранной курицей, свежими огурцами, цветами, пивом разлитым. Даже мне, курильщику — пахнет… Тихо, спокойно. Ни птиц не слыхать, ни кузнечиков каких. Костёр один потрескивает. Да издалека Егоркино: «Тим, Тим, и мне-е-е!», Лёлькино: «Жо-о-орж!» да Тимкино: «Эх я щас обоим ка-а-ак…»
И кукушка невдалеке зарядила. Я только собрался посчитать — завязала… Анюта со Светкой попёрлись куда-то. Валюха голову приподнял:
— Вы далёко?
— По грибы!
— По какие к чертям грибы?
— По какие надо.
Ясненько. Приспичило тёткам.
— Ну тогда пустые не возвращайтесь!
— Поучи учёных, — парирует Светка.
Анька куда-то: «Лёль, айда с нами!» Откуда-то: «Не, мам, я тут». — «Да пошли, говорю, чтоб не одной потом». — «Ну ма-а-а-а-ам!!!»
— А чо, — говорю, — грибы уже поспели?
— Незнай, — отвечает Валёк, прикрыв глаза полотенцем; солнце сквозь макушки прямо в глаза лупит. — Наверно… Чо им: тепло, сыро, дожди ж всё лето. А тут ещё болото.
— Где это тут болото? Не помню…
— Не помнит он!.. Всё же детство вот по этим самым местам, неужели забыл?
— Ничего, Валь, не помню.
— Морда ты столичная!
— Это точно… Кстати о «Столичной»…
— Да ну её.
— Ну так ну.
— Не: есть, наверно, сыроежки-то какие-ни-то. Нажарим вечером… С ка-ар-тошкой! А?
— Ага…
И гляжу вслед девчонкам. Анька вышагивает, попой виляет, у неё этого и через сорок лет будет не отнять; Светка вокруг молодым сеттером скачет — идиллия, блин!
— Хорошо, — говорю.
— Чего хорошо?
— Мухами пахнет.
— А-а…
— А эта дорога, — спрашиваю, — куда?
— В Шивариху.
— Не понял… Мы ж от неё сюда въезжали…
— Ну правильно. Тут место такое: куда ни поедь, в Шиварихе окажешься. Ты правда, что ли, ни хрена не помнишь?
— Сам удивляюсь…
— А нагрянул чего вдруг?
— Не знаю. Тошно чего-то.
— Дома?
— Да везде.
— Не печатают?
— Ну почему же, печатают. Только нечего.
— Вон как… Пиндюлей тебе хороших. Глядишь, сразу и распишешься.
— Ну вот считай за ними и…
— С Танькой так и не воссоединились?
— Увы.
— Увы — да?
— Сначала увы да, потом увы нет.
— Снова, значит один…
— Да не, была одна.
— Была?
— Была. А потом опять увы. В той же последовательности.
— Пиндюлей…
— Их…
— А с Андреичем как?
— Полгода не видел.
— Дурак…
— Дурак…
— Я серьёзно…
— И я серьёзно…
— Ясно… Третий кризис среднего возраста…
— Четвертый…
— Или пятый…
— Или пятый…
— По маленькой?
— Как скажешь.
Хряпнули мы и вправду по чуть-чуть и не в охотку даже, а так, чтоб подняться. Не хотелось мне дальше при Володьке. Даже если он и вправду храпел. Чужой он какой-то.
Хряпнули, значит, Валюха пошёл остатки барбекю заряжать, а я притулился рядом спиной к ели, и ныл и ныл про свою беспросветную житуху, уже не ждя наводящих. Ныл о подлючих издателях, о вечном безденежье, о женщинах, которым господь не дал того же, что нам, дара любить, а все эти истории про анн карениных — кто их пишет? их такие, как я, и пишут! а кто я, Валь? я, Валь, идиот, потому что где-то там растёт мой Андреич, а я, видишь, ни о чём, кроме ань карениных, думать не желаю, а на него наплевал, потому что Танька дура набитая, и я такой же, если не ещё больше дурак: понимаю ведь, что если она не понимает, понимать должен как раз я, а я в обиженке, а Ваньке скоро пять, и когда он увидит меня в следующий раз, у него язык, наверное, не повернётся сказать папа, а я нет чтобы положить остатки жизни на него — сижу тут, водку жру и мух нюхаю…
Из лесу появилась детвора.
Впереди вышагивала надутая на братьев, а заодно и на весь свет Лёлька. Судя по походке, прощения
