Оборачивается, а сзади двое бугаёв. Её пиковиной придерживают, а сами на компаньоншу: ты, блять, кому хвалишься, вали отсюда, лахудра. Та руки в ноги. Светка язык прикусила, ждёт: кончать будут или как. Пока кумекала, их и след простыл. А продавщицы — молоденьки девчонки, они всю сцену в четыре пары глаз (обе в очках) наблюдали — да ты чего, мать? это ж банда, они ж тут завсегда, весь город в курсе, давай-ка мы тебя чёрным ходом выведем, а то у дверей же и порешат. — Да как уж это? — А так, чик и всё, думать надо. Вывели во двор, перелезает Светуля через какие-то ящики, и только на улицу, а перед мордой вжжжих! — бумер на полном ходу, чуть отскочить успела.
— Ну, это уж они так, припугнули для порядку. Хотели б сшибить — сшибили б, и вы бы щас не здесь, а на погосте вон торчали, и как раз потом в Шивариху на пироги с киселём, — и ржёт.
— Не-ет, погоди, — глаза у Андрюхи по двадцать копеек. — Ну врёшь же? Придумала ведь!
— Да вот те крест, брательник! Хочешь, талию покажу? Там вмятина от ножика осталась. Вовк, скажи!
«У-у», — индифферентно гудит Вован набитым ртом.
А она поворачивается к Андрюхе и заговорщицки так, чуть не носом в нос упрясь:
— Вот скажи мне, инженер человечьих душ: что это надо мной за проклятье такое?
— Да ну тебя в баню, — гычет тот. — Я эту сказку про архаровцев с пером где-то уже слыхал.
— Побожись! — вскипает Светка.
— Не могу, — затягивает Андрюха свою старую песенку, — меня с вашим богом серьёзные эстетические отношения. Не говоря уже об этике…
— А ты не на кресте, ты на вине побожись, атеист проклятый, — и плещет в чажечки ещё по глотку. И чокается, разливая чуть не половину — и своего, и евонного, и выпивает, и чмокает Андрюху в бородатую щёку, и заходится смехом, за какой лет пятьсот назад сожгли бы её вот на этом самом костерке без суда и следствия. И подвигает к Андрюхе кюветку со своими фирменными огурчиками. И тот хрустит и смеётся. И все смеются. И Вольдемар, помешкав с минуту, наплюхивает себе восьмую добавку неповторимой Анютиной окрошки…
— Не, это правда, — чуть не впервые за день разевает рот Тимка. — С мамкой всегда так.
И подбрасывает ей как пароль:
— Про индюшку-то…
— Да! Индюшка же! — продолжает Светик, собирая с сарафана опрокинутый в запале майонез.
— Не на-а-адо про индюшку! — мычит Лёлька.
Но Андрюха уже лишь рукой машет: не томи! — он один не слыхал этой застольной байки.
Раз прикупила Светлан Пална в хозяйство индейку. Чего ради, покрыто мраком тайны, но факт имел место быть: пошла и обзавелась. Через неделю зычных «грлы-грлы-грлы» сообразила, что животина по мужику убивается, сжалилась и принесла ей индюха. И неделю спустя эти монстры бродили по двору уже совершенно по-хозяйски, что твои бронтозавры по юрскому парку. Вернее, индюх бродил, а полуоблезшая полюбовница металась мелкими перебежками в поисках убежища («Я ж не знала, что этому козлу десяток жён полагается!»). Придя примерно к такому же выводу, пернатый козёл стал присматриваться к самой Светке. И ладно бы просто присматриваться: он стал пристраиваться к ней. Самым непотребным образом. Но получил достойный отпор — а, глядя на сестрицу, в этом не усомнишься — и разумно переключил внимание на субтильного Вольдемара…
А обстояло так. Захотелось Вольдемару к ужину свежего лучку, склонясь за коим он и почуял неладное. Задницей буквально и почуял. И, совершенно не готовый к такому повороту событий, чисто инстинктивно лягнул обидчика. Но было не тут-то: остервеневший от противления самец бросился на жертву с удвоенным пылом, и Вольдемару оставалось лишь схватить подвернувшийся дрын.
«Ах, ты с дрыном?» — как бы ухмыльнулся индеец и, издав воинственный вопль, раскинул крылья перед решительной атакой. Их пятиметровый («У-у», — кивает Вовка, не отвлекаясь от окрошки) размах окончательно смутил царя природы. Дети наблюдали за погоней из окна (пара синхронных кивков). Насильник настигал, и жертву спас лишь стоявший у ворот «Жигуль». Мырнув в него, Вольдемар, не мешкая, дал по газам и рванул к свояку за подмогой. Вдвоём они индейца кое-как, а завалили…
Андрюха: «Вы его съели хоть?» Володька: «У-у». Лёлька: «Фу-у-у-у!» Светка: «Но дальше-то самое интересное!..»
Дальше начиналась чисто Медея.
Овдовевшая в одночасье индюшка понемногу пришла в себя и перво-наперво — в виде реакции на стресс, наверное — принялась нестись. Но птенцы из неоплодотворённых яиц высиживались плохо, а проще говоря, не высиживались вовсе. И вслед очередному «грлы-грлы» сердобольная Светка отправилась на базар и приволокла оттуда пару хорошеньких индюшат, которых и подсунула на воспитание затосковавшей животине.
И оцените возмущение нашей птицеводши, когда, глянув в окно, она обнаружила, что краснозобое чудовище, в точности как французская революция, пожирает своих, хотя бы и приемных, детей. Вы когда- нибудь видели обедающего кроликом удава? («Фу-у-у-у-у!») Сердце Светки облилось холодным потом, и миг спустя она вытаскивала второго подкидыша (с первым было уже покончено) непосредственно из глотки своей сумасшедшей любимицы.
— Как??? — орёт Андрюха. — Не могу представить!
— А вот так вот! — хором орут остальные. — Пальцами!
— Крылышко ему гадина сломала, — ставит Светка логическую точку, а следом и интонационную. — Не выжил малец.
А индюшку — кто бы сомневался — вскорости украли. Прямо со двора. Аккурат в ночь на день, будь оно неладно, чуждого нам Благодарения…
— Туда ей и дорога, — возглашает Лёлька.
— У-у! — подхватывает разобравшийся-таки с остатной окрошкой Вольдемар…
…А я лежу, конвульсирую, слёзы утираю, а внутри бубнёж: ну вот какой ты на хрен писатель? сколько их, читателей твоих? трое? триста трое? три тыщи трое? о чём вообще ты им все эти десять лет паришь? о том, что любовь придумал не Христос? будто они без тебя не знают…
— Светуль, плюнь ты на всё, брось всё: садись и пиши!
— Чего писать-то? — удивляется она.
— А вот это всё и пиши.
— А-а-а, — и опрокидывает меня ручонкой-ручищей и тянется к кошёлке за другой бутылкой.
— Ну как скажешь. Слышь, Вовк? Завтра сажусь книжки писать.
— А ты-то сам, — доносится из-за спины: братан, улёгся как велено и задрал взор к облакам, — небось, пока тут торчим, так-таки ни одной повести и не придумал?
— Ни одной, Валь, — подтверждаю я, встаю, отхожу и закуриваю, только чтобы не разреветься слезами иного, чем минуту назад, свойства.
Allegro: Лес
1. Пара негритят решила прогуляться
Вторая пошла под шашлычок: Валюха курицу подал. Правда, перед этим уронил решётку в самый жар. Девки на него в две глотки: заставь дурака… Он, бедный, окорочка от золы обдувает, отлаивается. Лёлька: нуууу, па-а-ап, весь кайф поломал… Володька: а давай сюда, нам сгодится — кожицу подгорелую счищает, Егорку потчует, тот рот только как галчонок открывать поспевает… Тим пивко своё дотягивает. Тут и мы накатили — за покойницу (Светка ляпнула). Анька: типун тебе; та: а чего? с утра по двору бегала…
Несмотря на упадание в костёр, покойница оказалась хороша. По мне, во всяком, после наших-то, городских, синюшных — очень даже. Тим один недовольным остался: ну почему мне всегда задница, а? только руки зря перемазал… Мать ему: эх и повезёт твоей жене, сынок!
