ни пацанам, ни, тем более, свету — не светило. Рядом, пытаясь ухватить её за руку, семенил Егорка. Но строптивица лишь отталкивала неспособного внять её несговорчивости малыша. Смотреть на это было больно, как на всё моё, только что изложенное в выспренних и беспомощных, непутёвое бытие. Егорушка, милый ты мой! — всю жизнь так будет, и до смерти самой не поймёшь — почему…
Всё-таки да, подумал я: чувство вины — это исключительно наше, мужское. Оно ведь ещё оттуда, из первой книги. Нас создатель творил сознательно, а их — вдогонку, по, извините, требованию. Отчего мы автоматически и виноваты — присно и навеки, как рождённый по страсти первенец перед вторым ребёнком, получившимся типа между делом…
Тим брёл позади, не вмешиваясь. Он понимал, что через минуту спектакль закончится и наступят прежние лад и любовь. Отличительное свойство юности — верить, что гармония есть и она достижима.
— Чтобы я ещё куда-то с ними хоть раз! — возопила Лёлька.
— Абсолютно права, — дежурно подпел отец и незаметно Тимуру: чего опять? Тот потихоньку же шлёпнул себя по лбу: чего, мол, чего! — сам, что ли, не знаешь. Валюха понимающе моргнул, и вопрос был снят с повестки, но не слишком ещё искушённый в отношениях полов Егор принялся всхлипывать, призывая троицу взрослых и, значит, мудрых мужиков разобраться с чинимой несправедливостью. И неизвестно, во что бы вылилось, но тут проснулся Вольдемар и абортировал сыновий плач в самом зачатии:
— А ну-ка пойдём мамку искать!
— А где мама? — тот вмиг забыл о сестрином коварстве: мужчина. Внимание мужчины всегда занимает самая любимая женщина. Из-за чего не самые любимые вечно и страдают. Матери ревнуют к невесткам, невестки — к матерям, бывшие — к настоящим, а настоящие — к грядущим. Они спокойны лишь пока потенциально единственные. Егорка ещё не понимал, что такое потенциально. Пока ещё мама была для него весь космос. Впрочем, космос он пока тоже не понимал.
— Где мама? — повторил малыш, озираясь.
— Вот и я говорю: где? — буркнул Володька. — Грибов, видать, столько насобирали, что никак не доволокут, айда поможем?
— Гри-ибо-ов? — воодушевился Егор. — Тим, айда?
— Не трогай ты его, что мы с тобой, сами, что ли, не мужики…
— Да. Что мы, сами, штоль? Ты тут сиди, Тим.
— Спасибо, родной, — поклонился тот от мангала. — А кур-то готовый, Лёль. Тебе которую ногу?
Но злыдня только фыркнула, уселась на покрывало и принялась ладить к окарябанной коленке лист подорожника.
— Вы давайте сами не заплутайте, — напутствовал братан поисковиков, и мне: — А дамы-то наши и правда запропали.
— Может, вместе пойдём-поглядим?
— Ну вот ещё… Ходят, небось, кости мне перемывают. Щас вернутся. Главное, чтобы с этими следопытами не разминулись… Вы там покрикивайте, что ли, — шумнул он вдогонку добровольцам.
— Хорошо, — отозвался Вольдемар и заголосил противным баском. — Свет-ла-на!.. Ан-на!..
— Све-тлан-на! — запищало вослед ему уже за деревьями…
2. Трое одного ждут
Солнце спускалось всё ниже. Тимур мараковал над Лелькиной ногой, та снуло обгладывала принесённую им куриную. Голоса давно смолкли, Валюха смолил одну за другой, а я отсеивал глупые вопросы.
Вот что может случиться с двумя разумными женщинами средь белого ещё практически дня в родном лесу? В болото они не полезут. А полезут — не обе ж враз. И напасть на них некому. Медведи здесь, конечно, обитают, но чтобы задрали человека — такого вроде бы ещё не было («не было ведь, Валь?» — «да ну тебя, ей-богу»).
Двуногие?.. Какие такие двуногие? Зачем двуногие? Не надо никаких двуногих! Ближайшая зона в полутысяче вёрст, а свои своих отродясь не трогали.
Остаётся одно: повело наших грибниц в сторону от дороги и — почему нет? раз-то в сто лет запаниковали и… Но не повод же ещё с ума сходить. А тут вообще заблудиться можно?
— Да заблудиться, Андрюш, можно где угодно… Но здесь в любой конец — полчаса, и не к Оке так в поле выйдешь.
— Отец-то вот с Егоркой куда подевались? — вставил Тим.
— Ну, куда, — я попытался размышлять вслух. — Кто-нибудь из тётенек наших ногу, допустим, подвернул. И хромают теперь все вместе обратно чуть медленней, чем нам хотелось бы… А?
— Вариант, — Валюха выстрелил бычком в сосну и направился к тачке. — Пойду-ка сам погляжу.
Нырнул в кабину и тут же вынырнул, засовывая за ремень нечто среднее между «макаровым» и «береттой».
— Откуда у него? — удивился я.
— Это пневматический, — объяснила Лёлька.
— Пукалка, — уточнил Тим.
— Валь, — насторожился я.
— Пойду я пройдусь, а вы приберитесь пока тут…
И пошагал. Туда, откуда уже не вернулись четверо.
— Пап, — вскочила Лёлька, — я с тобой…
— Нет, Лёля, ты останешься, с дядей Андреем…
— Тогда, может, лучше на машине? — предложил я. — Ну, если нога… И вообще…
— Хм!.. Соображаешь, когда хочешь.
— Нет, а чо: едь, гуди — и им маяк, и мы тут в курсе будем.
— Правильно! — и Тим тоже рванул к «Жигулёнку».
— Не глупи, — осадил его братан. — Одна машина пусть при вас будет. Карабин где?
— Да вон, только патроны все расстреляли.
— Неважно. Просто под рукой держи. Ствол — уже полдела. Ты-то чего? — среагировал он на мою перекосившуюся физиономию. — Сказал же: туда и назад.
— Да я-то как раз ничего…
— А давайте вместе поедем? — не унималась Лёлька.
— Ага, а они с другой стороны объявятся, вот и будем друг за дружкой по кругу гонять.
— Ну пап? — взмолилась она, вцепившись в дверцу.
Валюха прекрасно понимал, что девчонке хочется быть поближе к нему, но слабины и на сей раз не дал.
— Доченька, нет. Не волнуйся. Всё будет нормально. Щас я их привезу, и домой поедем. Поняла?
И поцеловал в маковку. Отчего вериться во всё нормально мне перестало окончательно.
— Поняла, — она даже не надулась.
— А ты пока за этими хануриками пригляди… Андрюх, — высунулся он в окно, — если через полчаса не вернусь, грузи их в тачку и валите домой.
— Да с какого?
— Ну давай с тобой попререкаемся.
— Так я ж не вожу.
— Ты главное погрузи, они сами водят.
И ударил по газам…
И минут десять ещё мы слышали его время от времени протяжные сигналы.
Потом стало тихо.
Ждать и догонять… Особенно ждать…
Так всегда: что достаётся, то и особенно.
Мы сидели и тупо пялились на дорогу, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук оттуда. Звуков не
