— А вы меня усыновите ещё.
— Это как пойдёт, — сважничал Тим и снова накапал.
— Всё, мужики, последняя, — порешила Лёлька, заткнула ёмкость и сунула под лавку.
— Как скажешь, хозяйка!
Мужики… хозяйка… Это уже что-то новенькое. Такими я их ещё не знал. Ну этот-то чином проникся — понятно: когда, как не нынче, а тут ещё и на грудь принял. Но малая-то, малая! — гляди-ка, хлопочет, кусочки ему поаппетитней выбирает — без попы. Неужели спят уже, мерзавцы?..
— …и ещё, — Тима просто-таки разобрало, — это одни и те же всё время носятся или разные? Я тут погнался за ними, бегу, а сам думаю: ну и чего щас? Хватать и допрашивать? И что он мне ответит…
— Ты подкарауливал их, что ли?
— А думаешь, зачем я целыми днями по лесу таскаюсь?.. Короче, бежал, бежал — надоело. И только остановился, гляжу, а следом ещё штук пятнадцать нагоняют. Ну и видок у них, я вам скажу…
— Ты говорил, — подтвердила Лёлька.
— Вот я и думаю. Может, напутал Дед? Какие же мы последние, если вон их сколько?..
— Да нет, Тим, эти ребятишки не совсем люди, — я торжествовал: мы наконец-то были вместе и говорили не о ерунде, а о том, что действительно не шло из головы. — Лес ведь не просто деревья из земли. Он сложно устроен. И нам с ним ещё разбираться и разбираться. И беглые, похоже, особая его часть, ни на что другое не похожая. Как грибы — и не растения, и не животные… А ещё есть на свете зверушки — лемминги. Проще говоря, мыши полярные, мохнатые такие. Неплотоядные, кстати: мхом, лишайниками перебиваются. Но прожорливые, сволочи — чуть не круглые сутки хомячат, за день два своих веса съедают. Те ещё, в общем, проглоты. А кроме того плодовиты черти, что твои кролики: одна леммингиха трижды в год по дюжине детёнышей может принести.
— Как крысы, — брезгливо вставила Лёлька.
— Так вот когда их распложается больше чем нужно, принимаются они жрать всё подряд, даже ядовитую траву. Жрут и мрут. А то с отчаяния на песцов нападают, которые как раз ими и питаются. Для сравнения: волка зайцы загнали и дербанят, — и я тут же представил себя волком, а Тимку с Лёлькой зайцами. — И вот смолотят они всё вокруг и мозгами своими мышиными догоняют, что пищу надо искать где-то ещё. И тогда — одиночки по жизни — сбиваются в стаи. Огромные. Как саранча. И прут галопом куда глаза глядят. Долго и без остановки. Через ручейки поуже переправляются без проблем, а вот настоящие реки им не по плечу. И выглядит это со стороны круче выбрасывания китов на берег. Явление до того загадочное, что получило даже специальное название — массовое самоубийство леммингов. Хотя понятно, что никакое это не самоубийство: передние-то, может, и тормознули бы, но на них напирают и опрокидывают. А за теми уже свои задние. Хочешь, не хочешь, плыви. Никого не напоминает?.. Так вся стая на дно и уходит. Говорят, жуткое зрелище…
— Ты сам видел? — снова поморщилась Лёлька.
— Да нет, откуда, читал… Но я всё к чему: когда они себя вот так изводят, песцы с голодухи уходят из тундры в леса, на юг. А совы полярные вообще яйца класть прекращают, чуя, что не прокормят птенцов. Временно, конечно, но прекращают… И только человек — в голод, в смуту, в войну, когда угодно, в любых условиях — не перестаёт продолжаться. Давай-ка фанфурик…
— Ну я же сказала…
— Давай-давай. Теперь точно по последней…
— Я не буду, — Тим знал, чью сторону принимать.
— А я буду. Я, ребятушки, хочу выпить за то, чтобы нам — ну, вам, то есть, удалось стать сильнее всего этого сумасшествия. Сюрпризы впереди ещё наверняка будут. Только не забывайте о главном: вам тут жизнь восстанавливать. Несмотря ни на что. Ни на лес с беглыми, ни на оды с чёрт те кем. Мир вам, дорогие мои, спасать. И я очень хочу, чтобы вы не забывали об этом ни на минуту.
— Ну так напомнишь, если что.
— Если рядом буду. Только это, Тима, ещё не завтра. И меня к тому времени может поблизости не оказаться… Если что, кстати, рядом с Дедом положите.
— Нет, ну вот зачем щас об этом? — нахмурился он.
— А затем, что старый я уже, если вдуматься.
— Прекрати! — вскинулась и Лёлька. — Терпеть не могу, когда начинаешь… Ну что значит старый?
— Да всё… Вот так кашлянешь и прислушиваешься: не тромб ли какой оторвался? Потому что если это он, гад, то его скоро в сердце пригонит и сливай воду. Или того хуже — в мозгу чего закупорит.
— И что тогда? — поёжилась Лёлька.
— Да ничего хорошего, — пришёл на помощь Тимур. — Приток крови к определённым участкам прекращается и клетки отмирать начинают, и дальше ты уже растение, без вариантов… Давай всё-таки считать, что до этого не дойдёт. Если хочешь, мне лично спокойней, чтобы ты был.
И подбросил пару поленьев в потухший костерок. Те занялись, и вокруг стало темнее, чем есть.
— Ладно, постараюсь, — улыбнулся я.
— Всегда? — Лёлька как не расслышала остального. — Каждую секунду боишься?
— Да не боюсь я ничего. А если и боюсь — за вас. Так что берегите меня, — я понял, что заехал не туда, что надо на позитив выруливать, — под моим…
— …чутким! — хором закончили они.
— Вот именно! Подавай-ка десерт…
С вечерней прохладцы мы переместились в вечно тёплую часовню. Лёлька разлила чай, я запалил свечи, Тимка тут же задул их. Мы чувствовали себя настоящей семьей, роль каждого в которой, наконец, всем понятна и удобна.
Моя — предполагала поиски ответов на непрекращающиеся вопросы.
Хозяйка, это, конечно, да, это хорошо, но как быть с генетической опасностью, подстерегающей их потомков? Если мы от Адама и Евы, то гоношиться нечего — до сих пор же как-то не выродились? Но если плясать от аннунаков («Каких ещё анунаков?» — «Потом как-нибудь расскажу»), адамов с евами было побольше, чем двое, и значит… Ну не поворачивался у меня язык брякнуть, что промеж них двоюродных запросто может выйти такой инцест с кровосмешением, что все разговоры о будущем и яйца выеденного не стоят!
— А я слышала, от настоящей любви рождаются красивые дети, — сказала Лёлька.
И вместо чтобы заквохтать да, да, правда, ещё какие красивые, — я ляпнул, что думал:
— Ерунда. Красивые дети родятся от красивых родителей. А от квазимод такие же квазимоды. Как ни прискорбно, — и на всякий уточнил: — Речь, разумеется, не о присутствующих. Вы, черти, до того пригожи, что я внуков и представить-то себе не могу…
И как раз представил, и меня опять чуть не передёрнуло.
— А от любви, Лёленька, женщины рожают сыновей. Любит мужика — вот и производит его подобие. Себя больше любит — себя преумножает…
— Ну, это ты, положим, паришь, — наехал Тим. — Давно доказано: не в любви дело, а в хромосомах. Икс на икс — женщина, икс на игрек — мужчина. И никак иначе.
— Абсолютно с тобой согласен. Но только если допустить, что яйцеклетка тупое недоразвитое образование. Которое лежит и ждёт, а чего это такое в неё сейчас втемяшится: ой! игрэк! ну слава тебе, господи!..
— Да. Лежит и ждёт.
— А мне, дорогой, сдаётся, она поумней нас с тобой будет, и сначала думает, а потом уж принимает — того сперматозоида, или этого, или вообще вон того, от остальных отставшего. И уж кто-кто, а она, сердешная, очень даже в курсе, какую букву он ей волочёт… И когда любимая грозится родить сына, поверь: она знает, что говорит…
— Романтик.
— Да какая тут романтика — давно же замечено, что одинокие женщины чаще рожают дочерей.
— Кем, прости, замечено?
— Международным сообществом. И мной лично.
— И чего это вдруг?
