И рассказал о набеге в хаты.
— И молчал? — вскинулся Тимур.
— Да сегодня как раз собирался. Я даже подарок тебе оттуда приволок. Вернёмся, презентую…
— Глядите, — перебила Лёлька и вскинула руку.
Уже темнело, но мы увидели его. Мальчишка. Отставший от остальных. Врезался, видимо, в ствол и валялся теперь на земле, лениво подрыгивая ногами.
Фу, какое мерзкое слово — лениво. Ты иди, на его месте полежи, поглядим, как тебе будет лень… Пялиться на судороги разбившегося ребёнка было невыносимо, а повернуться и уйти ещё невозможней.
И тогда Тимур вскинул карабин.
— Дай сюда! — заорал я.
— Почему?
— Дай сказал!
И вырвал у него ружьё.
— Ну ты же сам видишь: пацан не жилец, — фыркнул Тим.
— И что теперь? Убивать? — вступилась и Лёлька.
— Да вы чего? Думаете, я зверь, что ли? Думаете, мне в человека жахнуть в кайф? Вы за кого меня вообще держите-то? Да оставить его там, вот так, подранком, как кутёнка слепого, и есть зверство. Свои не дотоптали — волки набегут и живьём порвут. Ты этого хочешь? — и схватился за винтовку. — Скажи: этого, добренький наш?
— Нет, не этого, — перешёл я почти на шёпот, но ружья не отдал. — Сейчас мы пойдём и заберём его.
— Да что ты?? Куда пойдём?
— Туда.
— А ты был там?
— Нет.
— А я был! Туда бегом три часа.
— Всё равно. Если сам не поднимется, пойдём и найдём.
— Да? И чего?
— И сюда принесём. Если ещё живой.
— А потом?
— Не знаю. Оклемается, там и видно будет. Или назад в лес отпустим, или…
— Ох ты Айболит! Да ты глаза их когда-нибудь видел?
— Видел, Тим, видел…
— Да он первому тебе глотку перегрызёт, когда очухается.
— Может, и так. Только стрелять я тебе всё равно не дам.
И не выдержал: напрягся, сколько сил было, и свалил с души чуть не год придавливавший её камень — рассказал про тот, первый набег детей. Про все свои ощущения, про ужас посреди мешанины очумевшей детворы и глаза единственного из них, в которые успел заглянуть.
— …и когда ты ствол поднял, мне показалось, что это… — и виновато взглянул за озеро, где уже едва различимый в сумерках малыш крутил и крутил невидимые педали.
Глаза у Тимки округлились.
— С-с-скотина! — он попятился от меня, не находя слов. — Скотина ты, понял?! Сволочь последняя! Гандон сука!..
Оступился, сел на задницу, тут же вскочил, взревел от бессилия и побежал прочь; люди-то мы люди, но когда ревём вот так, очень на зверей похожи.
— А что мне было делать? — заорал и я благим из благих. — С вами на руках — что, Тима?.. Конечно, гандон! А у меня секунды лишней не было!.. Я понятия не имел, кончатся они когда-нибудь или всю жизнь так бежать будут, это ты понимаешь?.. Ты вспомни, вспомни, Тимочка, что с тобой в тот момент творилось, — и сообразил, что ору, а сам винтовкой потрясаю, и тут же отшвырнул её назад. — И не надо! Понял?.. Обвинять просто. А ты разберись сначала…
И Тим услышал и вернулся.
В смысле, ну, гражданин Годунов, зачитать вам или и так мальчики в глазах?..
Но он зачитал. Тщательно выговаривая каждую букву и подходя всё ближе, пока не упёрся чуть не носом в нос:
— Значит, ты, здоровенный мужик, глядел, как мальчишка удирает с этими, и вместо того, чтобы за ним броситься, в нас вцепился, типа при деле, правильно я понимаю? — я молчал, прекрасно зная, что будет дальше. — Ты, значит, жлобяра, просто не успел? Да? Не успел и…
И заехал мне с левой.
Упасть я, конечно, не упал, но повести повело.
Классный апперкот. Классический. За компьютером так не насобачишься.
Кобелина затоптался и заворчал, что, видимо, означало эй, ребята, ребята, не очень-то, брэк. Но вмешиваться не стал. Да и не во что было уже. Тимур опустил кулаки и ждал ответной реакции. Но ждал зря. Ударить его я не мог. Ни как провинившаяся сторона, ни как… ну разные же категории-то — и весовые, и возрастные, и…
Поняв, что драки не будет, парень обошёл меня брезгливо, поднял карабин и поплёлся к лесу. Кобелина, не дожидаясь команды, потрусил вдогонку.
— Ты куда? — очнулась Лёлька.
— За братом…
Слегка окровавленный и капитально униженный я поплёлся к часовне.
Лёлька следом. И уже у порога:
— Ты молодец.
— Чмо я.
— Что сдачи не дал молодец… И там, в лесу, я тоже тебя понимаю… И его понимаю.
— Его я понимаю лучше себя, — из-за брякшей губы получилось что-то вроде бу-бу-бу-бу-бу.
— Ну-ка постой, — она осмотрела мой хлебальник. — Распухнет теперь. Чем это лечат?
— Не надо ничего, так пройдёт («бу-бу-бу-бу-бу»). Ты иди, я тут побуду.
— Ну уж дудки, — и цоп за рукав. — Пошли в дом. Не хватает ещё, чтобы вы прятаться друг от друга начали.
— Да я завтра…
— Знаю я твоё завтра, сегодня же во всём разберёмся.
Моё завтра я и сам знал не хуже. Иногда оно растягивалось на годы.
— Бу-бу-бу, — ответил я, имея в виду ну пошли.
— Бу-бу-бу! — передразнила она и уже серьёзно: — Думаешь, это правда Егор был?
— Да нет, конечно. Почудилось. От вины.
— Наверно. Жорку-то я бы узнала…
— Стой! — меня как обожгло. — А ты откуда знаешь, что он ещё живой?
— Так видела ж.
— Где? когда?
— Да на бугре, в последнюю ночь, когда эти приходили…
А вот это был хук так хук! Вот, значит, кто у нас тут главная партизанка. Хоть отматывай на полгода назад и начинай сначала. Только как же это тогда…
— Да никак, — сказала Лёлька. — Подумала, что приснилось, и говорить не стала. Ну всё, пошли, мирить вас буду.
— Погоди, — вспомнил я. — На-ка вот, отдашь ему. Подарок…
И сунулся за книгой. Но вместо «Занимательной уфологии» под зипуном обнаружилась новенькая в бархатном переплёте чёрная библия — Шивариха, как и лес с одом, играла строго по своим правилам…
Мы не сомкнули глаз до рассвета — Тим не вернулся ни с Егоркой, ни без. Наутро выяснилось, что он обосновался в часовне. Когда, как — прокараулили, но, судя по нарезавшему круги Кобелине, схоронился
