— Ты был как одержимый со своим дядей. Это как навязчивая идея. Ты столько говорил о своем дяде, что и меня заразил. И меня тоже, представляешь? Я решил: поеду, а там устроимся с помощью твоего дяди. А теперь ты сам настаиваешь на том, чтобы я изменил свое отношение к нему. Сейчас мы должны согласиться, что он плохой.
— По крайней мере, для меня. Я все представлял себе иначе, по-другому. И как видно, во всем ошибался — как по поводу того, что осталось там, на Кубе, так и в отношении тех условий, с которыми пришлось столкнуться здесь, хотя родственники утверждали обратное.
— Не слишком ли быстро произошла в тебе эта перемена? Я помню, когда ты только приехал, дядя встретил тебя, как ты и ожидал. Он пришел с Насарио очень озабоченным. Они всем интересовались, сделали все, чтобы нас побыстрее перевели оттуда. Дядя часто обнимал тебя и выглядел довольным, радостным. Он все говорил: 'Мой племянник, черт возьми, как ты меня обрадовал!' А однажды, когда тебя не было дома, он рассказывал, что ты хороший парень, что он собирается убедить тебя уехать на Багамские острова не для участия в специальном рейде ЦРУ, а для ловли лангустов. И тогда я понял, что ты произвел на него хорошее впечатление, а сейчас ты это отрицаешь.
— От моего дяди, да и от Соединенных Штатов в целом я ждал несколько большего, чем 'добро пожаловать' на словах да 'как хорошо, что вы приехали!'. Со мной происходит то же, что и с другими кубинцами, которые хотят вернуться обратно. Они сыты по горло этой жизнью. Это ведь произошло не только с Марвином. Я думаю, и тебя ждет то же самое. Но у каждого свое мнение.
— Я что-то не пойму, чего же ты ждал от своего дяди, от Соединенных Штатов и в чем тебя обманули. Если ты думал, что тебя будут встречать с фанфарами и фейерверком… Ведь ты здесь не первый. А сейчас здесь много таких конкурентов. Даже странно, как нам удалось разместиться в Майами.
— Послушай, Чино, в жизни много прекрасных вещей. И самое прекрасное — это доверие к людям, а еще — свобода. Ты живешь свободно, и тебя ни в чем не подозревают. Мы уже говорили об этом. Другими словами, нам не нужно думать о том, что кому-либо может прийти в голову поставить рядом скрытые микрофоны, чтобы узнать тему нашего разговора.
— Скрытые микрофоны теперь есть у всех, ими играют даже дети.
— Я не терплю недоверия. Если я все оставил там для того, чтобы приехать сюда и начать новую жизнь, то мне должны доверять. Если мне не верят, значит, я ошибался.
— Те, кого направляет сюда кубинская контрразведка, тоже оставляют там и дом и семью. И что же, им тоже должны доверять?
— В ЦРУ должны уметь различить, кто из контрразведки, а кто нет.
— Вот тут-то они и опираются на технические средства. Но ты свободен предложить шефу ЦРУ, чтобы он действовал более тонкими методами.
— Кто-нибудь, видимо, уже говорил ему об этом.
— Почему ты жалуешься на микрофоны? Тебе их ставили?
— А кому нет?
— Я уверен в том, что мне их не ставили. Зачем?
— Они их ставят всем. Всем! Американцы — любители всяких рекордов. И в этом они тоже чемпионы.
— И когда же ты стал жертвой?
— Мы стали.
— Мы?
— Когда только прибыли. Мы приехали, полные иллюзий. Я верил всему — их цветным иллюстрированным журналам, их фильмам. Эх, дружок! А здесь увидел совсем другое. Ты что, забыл, как нас встретили? Отношение как к собакам, собачья кормежка, ужасное обращение, даже смотрели на нас как на животных. Я не знаю английский, но то, что они говорили, звучало для меня как оскорбление. А когда нас допрашивали? Меня просто оскорбляли. Только потому, что я ответил на все вопросы, касающиеся вооружения, я попал в Опа-Лока…
— Я тоже там был.
— Тебе понравилось?
— Я и раньше думал, что в Соединенных Штатах нам будет нелегко. Им нужны гарантии. Ну а что касается допросов, то я не вижу для них никакой необходимости использовать подслушивающие устройства.
— В Опа-Лока со мной обращались как с агентом Кастро и вели подслушивание. У меня есть доказательства. Однажды меня оставили в комнате, где я чего-то ждал. Туда же привели мексиканца, которого задержали без документов. Мы разговорились, но чувствовали себя довольно неловко. Учитывая все, что нам пришлось перенести. Тогда, в беседе, я и сказал мексиканцу, что не все здесь так хорошо, как говорят за рубежом, и, знай я это раньше, я бы не решился убежать. Все это слово в слово высказали мне потом в Опа-Лока. Ты представляешь? Каким же нужно обладать хладнокровием, чтобы спокойно выслушивать это!
— Но ведь все уже позади, мы устроились. Разве не этого ты хотел?
— Дядя говорит, что он должен был вмешаться и что он взял меня под свою ответственность. Но он это сделал только из родственных чувств. Он мне тоже не доверяет — мало ли что может случиться, а еще потому, что в Опа-Лока никто не попадает по собственному желанию.
— Да, этого я не знал.
— А теперь знай. И еще, когда я приехал к ним в дом, тетя была в очень стесненном положении — она должна была рожать, но было что-то не в порядке. Я не знаю точно, но якобы ожидались тяжелые роды, и нужно было оказать ей специальную помощь, а для этого требовались деньги. Дядя уже истратил все свои сбережения, и они оказались в критической ситуации. Вместо того чтобы пойти к врачу, они не придумали ничего лучшего, как завести спор из-за денег. Я этого не понимал, не мог понять и наконец не выдержал и взорвался. Ну, понимаешь, сказал им то, что думал. Пожалуй, это было моей ошибкой. Но что я мог поделать? В такие минуты не думают о последствиях. Я им сказал: 'Как же вы здесь отстали! На Кубе никто не умрет, если у него нет денег, и тем более если необходимо обратиться к врачу или получить лекарство. А если тяжело заболел, то единственное, что нужно, — это быстро лечь в больницу, независимо от того, коммунист ты или нет. И тебя, черт возьми, никто не спросит, есть ли у тебя деньги и являешься ли ты сторонником социализма!' И тут началось такое! Дядя пришел в ярость, забыл о родах и закатил истерику. Именно тогда он высказал мне все, что касается Опа-Лока, а до этого он об этом молчал. Теперь уж у него были все основания подумать, что я коммунист и не зря со мной столько возились. Поселиться же в квартире, где живет служащий ЦРУ, для меня — отличное укрытие. Родство для него ничего не значит. Просто из-за меня его еще никто не ругал. А то бы он давно уже избавился от моего присутствия. Он все говорил, что ему очень дорого досталось то положение, которое он занимает. Если бы этого не удалось добиться, то ему пришлось бы выполнять рабский труд на какой-либо фактории или стать мойщиком посуды, а тетя умерла бы с голоду. Затем мне пришлось и еще кое в чем разочароваться. Лучше и не рассказывать этого.
— Возможно, со временем и твой дядя разочаруется в ЦРУ. Почему бы нам не поговорить с ним о рыбной ловле? Может быть, на почве чисто деловых отношений нам удастся отвлечь его.
— Если хочешь, дело твое, попытайся. У меня нет ни малейшего желания. Я не сомневаюсь, что он попытается использовать меня в своих интересах, поскольку я его родственник и живу в его доме. Я считаю, что он занимается грязными делишками.
— Ты, пожалуй, что-то путаешь.
— Возможно.
Что-то похожее на тень усталости появилось на лице парня, как будто бы все то, что он открыл своему другу, не принесло ему полного облегчения. Даже если бы тот и разделил его тяжелую ношу, она все равно была бы слишком непосильной для него.
— Положение безвыходное, его ослепили.
— Что?
— Я говорю, что нет другого выхода. Нужно бороться, много работать, попытаться добиться полной самостоятельности, а главное — убежать из этого дома, вырваться из лап ЦРУ и ждать лучших времен. Особенно не совать нос в политику.
