Пожалуйста: «При движении власти к доминанту, размытой зоне интеллектуальной деятельности и почти отсутствующем гражданском обществе остро встает проблема формирования профессионально- корпоративной солидарности и этики. Но большинство деятелей культуры все-таки нынче озабочено в основном либо государственной целесообразностью и лояльностью своих поступков, либо экономическим преуспеянием (под видом соответствия читательским ожиданиям и чаяниям), либо захватом власти и влияния в сфере культуры, что неплохо и даже важно (курсив мой. — П. К.), но при наличии серьезного культурно-критицического анализа деятелей культуры и соответственного определения общественной и социокультурной позиции». И ведь не надоедает ему это эсперанто, он его, кажется, очень любит, вот штука какая.
Александр Ревич. Потом был свет и солнце за окном… Стихи и переводы. — «Дружба народов», 2003, № 10.
В 1958 году Ревич (вместе с Самойловым и Голембой) был первым, кто перевел крупнейшего польского поэта ХХ века — Галчиньского. Здесь — переводы стихов, которых до Ревича никто не переводил. «Воробьиная пасха» и «Соколиная охота» — думаю, шедевры.
Генрих Сапгир. Из книги «Проверка реальности (лирика)» (1998 — 99 гг.). Вступительное слово Алексея Алехина. Публикация Людмилы Сапгир-Родовской. — «Арион», 2003, № 3.
Из вступления: «Множество поклонников ценили его именно за прием — почти всегда радикальный и яркий. В иных стихах этот прием и правда присутствует чуть ли не в чистом виде: эмоциональный, увлекающийся художник, с пристрастием и вкусом к языковой игре, Сапгир, бывало, и заигрывался, и заговаривался — тоже не без артистизма. Но неизменно возвращался из атмосферных языковых полетов на твердую почву чувства, образа и смысла. В его стихах под яркими, порой даже и анилиновыми одежками слов всегда просвечивала натура: что и отличает подлинную поэзию от штукарства».
И — самое маленькое стихотворение, закрывающее подборку:
Карен Степанян. Письма о крестном пути России. Глазами армянина. — «Знамя», 2003, № 10.
Публикуется под рубрикой «Книга как повод».
Об изданной год назад переписке В. Астафьева и В. Курбатова. «Еще до того, как открыл эту книгу, предполагал, что там будет много важного для меня, — а потому собирался обязательно написать о ней. Но по мере чтения чувствовал, как трудно будет это сделать. А дочитав, впервые — прожив большую часть жизни в русской культуре и привыкши уже рассуждать и оценивать все изнутри нее — понял, что есть вещи, есть сферы, рассуждая о которых и тем более оценивая их надо помнить, что прожил здесь несколько десятков лет, а не несколько веков. Думаю, не все русские люди могли бы сказать о себе, что они прожили здесь эти века (стоит ли объяснять, что я не территориальное, а духовное местопребывание имею в виду), но Астафьев с Курбатовым безусловно могли бы (если забыть о том, что настоящий русский человек никогда не то что говорить, даже думать не будет о себе столь высокопарно). А здесь еще — переписка, то есть (изначально) внутреннее духовное общение русских людей между собой. А значит, писать об этом я могу только со стороны, иначе — совесть не позволит».
См. также: Дмитрий Шеваров. Неостывшие письма. — «Новый мир», 2003, № 6.
Александр Твардовский. Рабочие тетради 60-х годов. Публикация В. А. и О. А. Твардовских. — «Знамя», 2003, № 10.
«29. VIII.68. Пахра
Страшная десятидневка.
Встал в 4, в 5 слушал радио — в первый раз попробовал этот час. Слушал до 6, курил, плакал, прихлебывая чай. Потом еще задремал до 8. Сейчас 9.30. Еду в Москву мыться и, собрав все силы, оформлять отпуск».
«16. XII. 68
<…> Можно подумать, что если бы я не пил, то сделал бы еще больше и лучше во много раз, но я знаю, что это не так, и тут уже ничего не попишешь. Сложился такой ужасный ритм приливов и отливов, когда вслед за беспамятством, бездельем и пустоутробием „вождения медведя“ и вслед за мучительным „переходным периодом“ наступал всегда большой душевный подъем, упоение трезвостью, ясностью, возродившейся силой. Только с годами „переход“ становился все труднее и труднее. Ни одной строки я не написал во хмелю, читать (печатные книги) случалось (иногда и рукописи, но не править!)…»
Начало см.: «Знамя», 2000, № 6, 7, 9, 11, 12; 2001, № 12; 2002, № 2, 4, 5, 9, 10; 2003, № 8, 9.
Леонид Филиппов. Джоан Роулинг как зеркало мировой реэволюции. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2003, № 10.
Кажется, после двухлетней давности публикации в «Новом мире» это второй анализ книг о Гарри Поттере в толстом литературном журнале. Существенная разница в том, что у нас разбиралось начало саги о мальчике-маге; книг, о которых идет речь в тексте Филиппова, еще не было в природе. Новомирский разбор был скорее приветственно-представительским (хотя включал в себя и мнения скептиков), разбор Филиппова — подробно-диагностический, с новыми аргументами и примерами. Взять хотя бы появление новых символических образов в книгах Роулинг («отражения депрессии» писательницы) — дементоров, существ, способных высосать из человека душу. Это, по мнению Филиппова, «знак того, что Джоан Роулинг окончательно перестала слышать голос коллективного бессознательного, будь то традиционные мифологические сюжеты или сказки новых времен. Теперь она дает волю своим собственным комплексам и фобиям».
Доказательный ряд автора статьи — честно говоря, убийствен. И по части подмеченного изменения нравственной позиции родительницы Поттера, и по части трансформации формальных литературных приемов. Самое неприятное: на мельницу сатанистов, судя по всему, полилась-таки долгожданная жидкость.
«Автор обещает все ббольшие ужасы. Признавая тем самым, что повесть о борьбе Добра и Зла переродилась в историю воспитания в герое умения драться. В том числе драться оружием врага. „Если не возьмете, я вас прокляну. За последнее время я научился многому“. Нет больше воплощенного Добра. Нет соответственно и абсолютного Зла. Есть зло относительное — его, Гарри, личные враги. Вот с ними и надо биться. Насмерть. Принц умер. Да здравствует Терминатор. Что ж, такова, видимо, плата за нежелание вовремя остановиться…»
Григорий Фукс. Двое в барабане. Повесть. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2003, № 9.
Живущий в Лос-Анджелесе 67-летний прозаик и сценарист написал интереснейшее сочинение о Фадееве и Сталине. Это, конечно, во многом «чтение в сердцах». Но, подобно опыту Ольги Трифоновой, написавшей пронзительную книгу о Надежде Аллилуевой, — опыт, на мой взгляд, удавшийся. Чувствуется, что автор собирал материал для повести более чем тщательно: переработано множество документов и свидетельств. В повести есть свои «бродячие» символы (например, Мечик из «Разгрома»). Вещь написана в несколько старомодной, «сценарной» манере, сугубо лирические пассажи сменяются строго документальными вставками. Между тем повесть хорошо читается благодаря заложенному в нее
