Новый мир. № 2, 2004

подтолкнут воплем
«Да здравствует Иосиф Виссарьоныч!»,
ты к облаку спешишь, подтолкнут всхлипом
лица социализма развитого,
и вот сидит на краешке союза
из социалистических республик
Евгений (но уже не Боратынский,
а тот уже, который Евтушенко) —
сидит и шумным перышком сверкает,
и складывает строки «Недоноска»,
тебя расслышав
и меня приметив…

* * *

…ну и что с того, что башка твоя в моих поцелуях,
да и плечи — тоже, и те же руки, и та же попа,
ну и что с того, что спрашиваешь, почему я
о себе подумал при том, что тебя прохлопал,
ну и что с того, что ты семя мое, а плачешь,
и моя надежда, а маешься без надежды
на мою поддержку, и ломку никак не спрячешь,
и она, как ветр, сотрясает твои одежды,
ну и что с того, что ты вышел из дома, горю
подставляя щеки, на слово мое притопнув.
Если встретишь Йорика, вспомни: отец твой — Йорик,
прикоснешься к тополю, думай: отец твой — тополь…
Ну и что с того, что знобит нас, шатает, клонит,
что — летучий прах — мы то солнце, то счастье застим,
и при том, что не ждут нас, а, дверь приоткрывши, гонят,
мы с тобою пороги кровавим: здрасьте!
Вот с тобой мы какие: опять огорчаем маму
да, на радость соседям, таскаем себя, как гири,
от болотца — к морю, да от часовенки — к храму,
да от горя к горю, от горя к горю, от горя к горю.

День

Все, сложенное за ночь, на столе
лучится инеем; в смирительных рубахах
Марс и Венера; дева — на земле,
солдатик — на посту;
ночные страхи
опять на кладбище: жестяная звезда
и холм всклокоченный — не далее ограды;
и верится, что мертвым никуда
не хочется и никуда не надо —
ни птица их не выкликнет, ни лист,
ни город не аукнет, ни поселок.
Лишь где-то, всем невидим, тракторист —
с заботой о грядущих новоселах,
перемоловши корочку дерна,
из глины выковыривает глыбы
и смачно матерится;
                                  тишина
в могилку убегает, и Господь,
чтоб ей не испугаться, серебристо
высвечивает впившуюся в плоть
распавшуюся
                                  горечь тракториста…

* * *

Вечерние огни,
скукоженные стужей, —
действительность, что ни
просторнее, ни уже
того, что мог бы взгляд
перевести в понятье
увеличенья трат
на перемены в платье
к зиме… Уж не вчера ль
мы превратили дали
и в шапочку, и в шарф,
и в треушок для Дарьи,
и в лыжи для Петра,
и в наши растабары
про то, чтобы пора
сапожки для Варвары…
Заплачь, мой друг, ударь
возжегшего жестоко
под окнами фонарь,
сворованный у Блока,
за страх, а не стихи,
за чад, а не горенье,
за перебег строки,
а не сердцебиенье!
Хоть жизнь перепиши,
хоть строчку переделай —
действительность души
не дале чем в пределах
отпущенного ей
сумеет развернуться,