интеллектуальный импульс, не порывая, несмотря ни на что, с умственным творчеством и общественными заботами, она прибавила черты особой душевной высоты к своему известному многим образу — блистательно талантливого музыковеда, совершенно оригинального историка и философа искусства, остроумнейшего аналитика массовой культуры, педагога и просветителя.
Невозможно перечислить, сколько всего было сделано и создано за не слишком долгую жизнь этой прекрасной внешне и внутренне, обаятельной в светском и дружеском общении, исполненной положительной активности женщиной. Она обладала уникальным даром музыкальной экзегезы, редчайшим умением говорить о музыке на «общекультурном» языке. Помимо специальных исследований в музыкознании она написала книги, способные приобщить к пониманию музыки, движения ее в веках и последних десятилетиях людей, желающих, но не знающих, как подступиться к грандиозному лабиринту музыкальных звучаний. Книги эти — двухтомник «Музыка в истории культуры» (1994) и «Музыкальный запас. 70-е» (2002) — останутся образцами того, как просветительскую задачу удается сочетать с эвристической свежестью, как музыкальные смыслы можно передавать словом — не нудно-академическим, а образно- воодушевленным, не снисходительно-упрощенным, а углубляющимся в предмет. И еще: Татьяне Чередниченко, знатоку русской оперы, мы обязаны реконструкцией либретто «Жизни за царя» Глинки и «Князя Игоря» Бородина; она — уже в качестве зоркого феноменолога — выстроила и вела телевизионный цикл «Лексикон истории культуры», расшевелив и сделав своими экранными собеседниками многих интересных людей; она возглавляла Благотворительный фонд Г. В. Свиридова, была генеральным директором Благотворительного Резервного фонда, координатором литературной премии им. Ю. Казакова, — и этим далеко не исчерпывалось ее участие в судьбах тех, кто нуждался в поддержке; она жила интересами страны и шла на острые публицистические споры, стоившие ей большого нервного напряжения. Трудно припомнить, сколько всего она осуществила, в скольком поспела, — никогда не будучи уверена в себе, с трогательностью дебютантки ловя отклики одобрения и понимания.
В «Новом мире» Татьяна Васильевна — для многих из нас Таня — появилась в 1992 году с превосходным текстом о легкой музыке и сразу стала любимым автором и просто любимым человеком в журнале, вскоре — членом редакционного совета, лауреатом журнальной премии. За те десять с лишним лет, что она печаталась — спасибо ей! — с неизменной регулярностью и частотой на наших страницах, она успела заманить читателей в своего рода музыковедческий семинарий. Чередниченко — такова черта крупно мыслящих людей — была совершенно лишена эстетического снобизма. С одинаковой поглощенностью и энтузиазмом она писала о классических сочинениях первого ряда, о музыкальном авангарде и поставангарде ХХ века и об увеселительной музыке стародавних времен. Ее статьи «Русская музыка и геополитика» и «Медленное в русской музыке» — быть может, лучшее из того, что написано в 90-е годы о так называемом национальном менталитете. Но и музыкально-ритмический разбор какой-нибудь попсовой песенки или аутопсия рекламного слогана выводили ее на нелицеприятные обобщения о «временах и нравах».
У нее был подлинно философский умственный склад — то есть такой, когда любое жизненное или художественное впечатление становится мостком к постижению природы вещей. Азартно увлекавшаяся современными типами рассуждения, модными методами философского и культурологического анализа, она вместе с тем всегда жестко удерживала мысль на глубоком, неотменимом существе событий, происходящих в обществе и в культуре. Даже свой опыт пациента она бесстрашно препарировала и превратила в социально-антропологический очерк «Онкология как модель», разбередивший общие для многих болевые точки. А когда из-за обессиливающей болезни поле впечатлений резко сузилось, она воспользовалась теми, что доходили из «ящика», и по телемотивам саундтрека и «картинки» успела написать четыре блестящих эссе для цикла «Мелочи культуры», так и не оконченного; на вещь, задуманную следующей, — о физиономии приглашаемой в ток-шоу массовки — уже не хватило сил. Пятый номер минувшего года — последний, где она присутствует в качестве автора.
…А вообще Таня была радостным человеком. Она любила писать о праздниках и праздничности — иногда приподнято, иногда с иронией, но всегда весело. Она сама была носительницей праздничного тонуса. Очень больно вычеркивать из наших ежемесячных анонсов ее фамилию, так их украшавшую. Больно знать, что в телефонной трубке никогда уже не раздастся ее приветственно-четкий голос, самой интонацией обещающий, что вас одарят, а не обременят разговором, а под конец вселявший надежду на лучший исход, даже когда никакой надежды быть не могло.
Остается помнить, перечитывать, собирать разрозненное и, слушая Глинку, Калинникова или Свиридова, а кому дано — Штокхаузена, вспоминать, как она здорово нам их объясняла.
Позволю себе поделиться одним личным воспоминанием. Где-то в середине семидесятых годов, когда Татьяне Чередниченко было немногим более двадцати лет, но она успела уже заявить о себе как о весьма значительной и яркой личности, на одной шумной вечеринке при немалом скоплении народа я назвал ее своей занозой — и это было почти что объяснением в любви. Она как заноза вошла в мое сознание, и с тех самых пор при всех расчетах своих композиторских стратегий я так или иначе должен был учитывать ее позицию. Это не значит, что мы водили тесное знакомство. Мы могли не видеться годами, но мы действовали в одном пространстве и постоянно ощущали присутствие друг друга. Со временем я заметил, что далеко не одинок и что «пронзенных» личностью Татьяны Чередниченко становится все больше. Это не значит, что «пронзенность» всегда носила восторженный характер, — в целом ряде случаев она вызывала и негативные реакции. Но подобные реакции неизбежны, если речь идет о радикальном прорыве, а Татьяна Чередниченко именно и осуществила такой прорыв в области музыкознания. Она разбила узкоцеховые рамки присяжных музыковедов и обрела ослепительную возможность совершенно по-новому думать и писать о музыке. Во времена фундаментальных сдвигов и подвижек в самом основании культуры она была одной из немногих, кто смог не только интуитивно ощутить эти сдвиги, но принять в них сознательное, волевое участие. У Кафки есть притча под названием «Ночью». В этой притче говорится о ночном страже, который бодрствует, когда все спят: «А ты бодрствуешь, ты один из стражей и, чтобы увидеть другого, размахиваешь горящей головешкой, взятой из кучи хвороста рядом с тобой. Отчего же ты бодрствуешь? Но ведь сказано, что кто-то должен быть на страже. Бодрствовать кто-то должен». Я всегда вспоминаю эти слова, когда думаю о Татьяне Чередниченко. Она безусловно относится к немногочисленному племени ночных стражей, что подают друг другу неведомые световые сигналы во мраке всепоглощающей ночи. И я верю в то, что время — если оно еще у нас есть — покажет нам это.
Книги
Равиль Бухараев. Дневники существований. Рассказы, эссе, воспоминания. СПб., «Русско-Балтийский информационный центр „Блиц“», 2003, 608 стр., 1000 экз.
Эссеистская проза известного поэта и прозаика, материалом для которой стали впечатления автора о жизни в Европе, впечатления от поездок по России, Индии, Америке. Лирико-философская тональность первой части — «Дневники существований» естественно переходит в повествование второй ее части — «Дорога Бог знает куда» — к размышлениям о содержании нашего религиозного чувства, об иудаизме, о христианстве и особо — об исламе в современном мире.
Псой Короленко. Шлягер века. Послесловие И. Кукулина. М., «Новое литературное обозрение», 2003, 300 стр.
Тексты песен Псоя Короленко (к книге прилагается сидиром с записью песен в авторском исполнении), а также собрание его эссеистики, посвященной стихотворцам и исполнителям в России и за рубежом (Марк Фрейдкин, Алик Копыт, Шиш Брянский, Алла Пугачева, Йукси Йукконен, Ив Монтан, Ганс Зиверс и другие).
Леонид Латынин. Русская правда. Томск-М., «Водолей Publishers», 2003, 558 стр., 500 экз.
Две антиутопии — «Гример и муза» и «Русская правда».
