результатах, нашедших важнейшее военное применение. Однако прецедент с датчиком приземного срабатывания был еще памятен: такой козырь мог сыграть только в случае успешной разработки всего комплекса, что представлялось маловероятным (впоследствии сомнения подтвердились). Тем не менее, измерения в сверхчистом гелии-3 были проведены. Результаты удивили: во-первых, скорости дрейфа ионов не были пропорциональны приведенным напряженностям, если последние были невелики (рис. 4.12, ср. с рис. 4.11). Дрейфовали ионы в сверхчистом гелии-3 медленнее, чем в техническом при тех же условиях. Во-вторых, практически исчезли «треугольники» в начале осциллограмм дрейфовых токов, уступив места коротким, но очень мощным «всплескам»: в пространстве дрейфа появились свободные электроны. Врагом самому себе становиться не хотелось и об электронах я решил не говорить никому. Данные о кинетике ионов и так были очень интересны: разумным объяснением «непропорциональному поведению» скоростей дрейфа при малых напряженностях было увеличение массы ионов за счет объединения вокруг каждого из них нейтральных молекул гелия-3. Такие конгломераты называют кластерами, в газах с полярными молекулами их уже достаточно подробно изучили другие, но появление кластеров в благородном газе выглядело необычно. Позже выяснилось, что надежды на то, что кластеры наблюдалось в благородном газе впервые, были напрасны: после скрупулезного просмотра статей о ионах в гелии, обнаружилось, что о подобном уже писали двое немцев: Хайде и Попеску (фамилия последнего была явно не немецкой, и даже звучала двусмысленно, но это ничего). Они исследовали кинетику ионов в очень чистом, широко распространенном гелии-4, но все равно их информация была ценной: сравнение с результатами, полученными при тех же условиях в гелии-3, позволяло судить о характере атомных взаимодействий.
… Если соударения ионов с нейтралами газа носят упругий[45] характер, то для различных изотопов одного и гого же газа должна сохраняться и величина сечения соударения. Из кинетического уравнения для ионов следует, что скорость их дрейфа зависит от этого сечения, распределения ионов по скоростям и обратно пропорциональна квадратному корню из их массы. Нет никаких разумных оснований полагать, что функции распределения по скоростям различаются для изотопов. Для больших напряженностей поля, когда скорости дрейфа им пропорциональны, разница значений этих скоростей в гелии-4 и гелии-3, составляла 13–16 %, в то время как отличие корней квадратных из масс этих изотопов составляет 15 %. Вполне можно было сделать вывод, что, при достаточно высоких напряженностях внешнего электрического поля столкновения ионов гелия с нейтралами этого газа носят упругий характер. Однако когда поле становилось слабее, повышалась и вероятность неупругих взаимодействий, свидетельством чему было образование кластеров. В свою очередь, и разница дрейфовых скоростей кластеров из различных изотопов гелия давала основания для вывода, что, образовавшись, они участвовали в столкновениях по «упругому» сценарию.
Рассуждения на эту тему, быть может, и казались «отвлеченными от практики» большинству специалистов НИИВТ, занимавшихся прикладными вопросами, но ими могли заинтересоваться ученые в организации, куда диссертацию предстояло направить на защиту (совет НИИВТ такими полномочиями не был наделен).
Настала пора подумать о кандидатурах рецензентов на предварительной защите в НИИВТ. Тугой порекомендовал Ю. Толченова и Л. Касмарского. Первый ранее долго работал с нейтронными счетчиками, имел статьи и изобретения по этой тематике и сменил место работы, повздорив с Затычкиным. Касмарский был известен как специалист по искровым разрядникам. У них была репутация людей не склонных к компромиссам, говоривших правду в лицо. Таких часто считают неудобными, но именно эти их качества могли потребоваться на заседании: большинство членов совета не разбиралось в ионной кинетике и, в случае какой-нибудь истеричной выходки Затычкина, вроде истории с диэлектрической проницаемостью газов, многие могли бы слепо довериться его авторитету. В такой ситуации Толченов и Касмарский скорее всего стали бы твердо отстаивать свое мнение. Задача заключалась в том, чтобы это мнение у них сложилось положительное. Будущие рецензенты часто приглашались на демонстрации работы дрейфовой трубки, с ними обсуждались и результаты измерений. Касмарский посетил такой показ всего раз, Толченову это было более интересно, он рассказал много полезных подробностей о работе счетчиков.
Тем временем изменились планы Тугого, который, как и многие в СССР, решил делать карьеру «в обход». Он стал секретарем партийного комитета НИИВТ и, одновременно — начальником так называемого отраслевого отдела. Министерства принуждали руководство подведомственных институтов организовывать такие отделы, самим институтам совершенно не нужные. Отраслевые отделы собирали статистические данные для министерств, готовили справки. В стране велась показная борьба с непомерно разраставшейся бюрократией и такой прием позволял министерствам скрывать фактическую численность своих сотрудников.
Тугой заверил, что в исследованиях ионной кинетики он заинтересованности не потерял, но было понятно, что теперь научного руководителя будут отвлекать иные задачи.
Отношение к людям, старавшимся сделать партийную карьеру (они сами претенциозно называли себя «партийной интеллигенцией») было сложным. Партия была частью государственной машины и, если считать для себя допустимым переходить из одного института в другой в поиске благоприятных возможностей, то и оснований осуждать тех, кто искал того же, меняя профессиональную деятельность на партийную, не было. Да и профессиональный рост в СССР без членства в партии был связан с большими проблемами. Каждый, кто задумывался о своей карьере, должен был вести общественную работу. Вести такую пришлось и мне — в качестве заместителя председателя совета молодых специалистов НИИВТ. За организацию научных конференций дирекция пару раз выражала благодарность в приказах. Когда научный руководитель стал первым в партийной иерархии НИИВТ, я вступил в КПСС в мае 1979 г. Пришлось поближе соприкоснуться с «партийной интеллигенцией», среди которой в навязываемые идеалы верили только совсем уж откровенные идиоты, но многие поклонялась идолам с большим рвением, стараясь продемонстрировать лояльность. Без улыбки трудно вспоминать рассказ отца, слышанный в детстве. Отец беседовал с начальником одного из военных институтов, когда в кабинет без стука ворвался, с криком: «Товарищи, у нас завелся враг!», начальник политотдела. Из сбивчивого рассказа следовало, что, оправляясь в туалете, политрабочий обнаружил кусок газеты с портретом великого Сталина (вождя всех времен и народов!), злонамеренно загаженный экскрементами. Партиец продемонстрировал этот клочок, изрядно овеяв меркаптанами сидевших за столом…
Заместитель Тугого по парткому как-то, заметив, что я летом часто надеваю джинсы, сказал: «Джинсы позорят высокое звание коммуниста!». Потом, стоя рядом в столовой, я заметил в его бумажнике рядом с купюрами красную обложку партийного билета. На вопрос, не боится ли он, что бумажник с таким сокровищем отнимут гопники (потеря партбилета, одного из главных фетишей, считалась тягчайшим прегрешением против партийной святости), без тени улыбки, заместитель Тугого мрачно изрек: «Партбилет у коммуниста могут отнять только вместе с жизнью!». Позже этот человек, не имевший даже высшего образования, требовал для себя должность начальника научного отдела.
Возможность своего перехода в ряды «партийной интеллигенции» я исключил: как и в спорте, как и в науке, для этого требовался особого рода талант, а я не чувствовал в себе достаточной стойкости, чтобы, например, не рассмеяться, оказавшись в ситуации, где требовалось сурово насупить брови. Насаждавшаяся идеология располагала к веселью, что подтверждает «коллекция свидетельств идиотизма эпохи», которую я стал собирать примерно в это время. Выдержки из выступлений государственных деятелей занимают в коллекции почетные места, но встречаются и верноподданнические шедевры «простых советских людей».
Суета, сопровождавшая прием в партию, происходила на фоне других событий, потребовавших нестандартных действий.
Все началось с того, что на доске почета института появился мой портрет, как лучшего изобретателя НИИВТ и многое из того, что скрывалось, стало явным. Затычкин решил, что пора прибрать к рукам строптивого аспиранта, а заодно — и результаты, которые ему виделись теперь бесхозными. Он начал разговор с претензий, почему с ним не согласовали отправку заявок на изобретения и другие публикации.
