прощаться…
Катя, Верка и Танюшка окружили Светлану. Светлана обнимала их по очереди. Она очень любила их всех в эту минуту.
— До свиданья, до свиданья! — повторяла она, и в голубеньких глазках её бегали слезинки. — Я всё время буду вас вспоминать.
А когда чемодан уже поставили в телегу, она вдруг оглянулась:
— А где же Аниса?
Катя молча отвела глаза и стала глядеть куда-то в сторону. Она всегда так делала, когда должна была сказать что-то неприятное человеку и не хотела сказать. Но зато Верка и Танюшка тотчас всё объяснили.
— Она от вас как вышла, так и ушла, — торопилась Танюшка, — прямо будто её выгнали!
— А мы кричим, куда же ты? А провожать-то? — перебила Верка. — А она…
— А она губы зажала, и ничего!
Светлана обиженно обернулась к бабушке:
— Вот видишь, бабушка! А ты всё на меня. — И сердито добавила, влезая в тележку: — Я тебе говорила, что она чудная!
Бабушка покачала головой и ничего не ответила. Зато мама нахмурилась.
— А мне вот кажется, что это ты у меня чудная, — резко сказала она, — ничего не понимаешь! Слепая и глухая, вот ты какая у меня. И это очень грустно.
Ребятишки проводили подводу до околицы и вернулись. Верка и Танюшка пошли дальше до той канавки, которая отграничивает их поля от полей соседнего колхоза. Там лошадь прибавила шагу. Светлана в последний раз махнула рукой, и встопорщенные придорожные ёлочки заслонили от неё Зелёные Горки.
Светлана вытащила платочек и заплакала.
— Ах, вот как, — сказала мама, — а я уж подумала, что ты у меня совсем равнодушный человек!
Светлана отняла платочек от лица.
— Но, мама! — В голосе её слышалась обида. — У тебя всё время я в чём-то виновата. И всё из-за Аниски.
— А разве ты не видела, как эта девочка тебя любила!
Светлана пожала узенькими плечиками:
— А всё-таки почему я виновата? Я ведь не просила её меня так любить!
Мама ничего не ответила. Она не знала, что ответить на это своей рассудительной дочке.
Светлане скоро надоело молчать.
— Мама, а Шура Селиверстова приехала?
— Приехала. Приходила, спрашивала про тебя.
— А Лена из двадцатой квартиры?
— Не знаю. Но сегодня или завтра должна приехать — ведь через два дня в школу!..
— Мамочка, а платье-то как же, коричневое? Не готово ещё?
— Ну, как не готово! Уже и воротничок пришит!
— Ой, мамуля!
Светлана бросилась целовать маму и чуть не свалилась с телеги.
Лошадка бежала дробной весёлой рысью. Тихие, примолкшие леса отходили назад, отступали всё дальше от шоссейной дороги. Новые посёлки возникали на пути, огороды, поля… Вот вдали показались круглые, как макароны, трубы стекольного завода… А за этим заводом уже будет и станция видна, а там — поезд, Москва, подруги, школа!..
А Зелёные Горки остались где-то далеко-далеко. Может, они просто во сне приснились.
Аниска стояла на высоком бугорке в густом ельнике и смотрела на дорогу. Она видела, как девочки провожали Светлану. Видела, как Светлана помахала им рукой. И ещё долго видела удалявшуюся подводу.
А потом спустилась с бугорка и медленно пошла домой. Она шла через поля, сжатые, убранные, по- осеннему пустые. Заблестел сквозь вётлы полевой прудок. Летом среди ржи его совсем не было видно, а сейчас он как будто налит на блюдечко. И может, оттого, что было пусто кругом, что не шумели колосья, не пели жаворонки — этот прудок показался Аниске притихшим и запечаленным.
Аниске не хотелось идти в деревню. Она встала у пруда и прислонилась к ветле. Что-то случилось с её сердцем, что-то как будто сломалось в нём. Светлана уехала — вот ещё следы колёс видны на дороге… За что было Аниске так любить её? Но так уж устроен человек — любит и сам не знает за что. И даже когда поймёт, что напрасно, то и тогда всё ещё любит, хотя и не ждёт ничего.
Аниска стояла в пустом поле, у тёмного неподвижного пруда, и ей казалось, что она сейчас совсем одна на всей земле…
Что-то зашумело в небе, лёгким шелестом зашумело над головой.
Аниска посмотрела вверх — над нею летела стая диких гусей. Они летели вереницей и тихонько покрикивали. Если бы Аниска могла обернуться сейчас же птицей! Как бы весело, как бы радостно было лететь вместе с ними в этой дружной большой стае, вместе со всеми радоваться утреннему солнцу! Аниска была бы такая же, как все, — хорошая, добрая, весёлая! И никто бы не называл её Косулей!
И вдруг тоска, словно костёр, охватила Аниску. Она выбежала на открытое поле, подняла руки к улетающей стае и закричала:
— Гуси-лебеди! Бросьте мне по пёрышку! Бросьте, бросьте мне по пёрышку!
Но гуси-лебеди, всё так же медленно взмахивая крыльями, улетали всё дальше и дальше… Всё глуше и глуше становился в небе негромкий птичий разговор… Вот уж и пролетели над полем. А вот и совсем растаяли в холодной небесной синеве…
Тихо стало кругом. Только жёсткая осока шуршала под ветром да сизая верба роняла узкие листья в неподвижную тёмную воду.
Аниска, понурив голову, брела по стерне.
Чей-то тонкий голос доносился к ней с дальнего края поля, кто-то кричал, звал, аукал… Кто кричит? Кого зовут? Аниска не прислушивалась — её звать никто не станет.
— Анис-ка-а! Ау-у!
Аниска остановилась. По полю мелькало пёстрое платье — это Катя бежит, это её пёстрое платье и пушистая, как одуванчик, голова…
— Куда она, — прошептала Аниска, — зачем?
Катя бежала к ней.
— Ну, чего ты! — накинулась на неё Катя, еле переводя дух. — Кричу, кричу! Глухая ты, что ли?
Аниска молча глядела на неё широкими затуманенными глазами.
— Пойдём. Чего одна тут ходишь? Тебя ищут, а ты ходишь тут!
— Кто ищет?
— Анна Дмитриевна пришла. Велела всем завтра в школу. Будет беседу с нами проводить.
— Со мной-то беседу проводить не будет. Чего ей со мной-то?
— А вот и будет. Сама сказала. Всех пионеров соберём, говорит, и всех, кто ещё не пионер. Принимать будем скоро, на Октябрьскую, говорит. Вот.
Аниска незаметно вздохнула:
— Меня-то принимать не будут.
Катя рассердилась:
— Не знаешь ничего. Бегаешь тут и не знаешь ничего. Танюшка только начала было: «А наша Аниска драчунья — как же её принимать?» А Анна Дмитриевна: «Надо же разобраться — почему драчунья? А может, она дерётся потому, что беззащитного защищает?» Так и сказала. Вот.
Аниска внимательно посмотрела на Катю. Правду говорит? Придумывает?
Но Катя не стала больше разговаривать. Она подала Аниске руку и повела за собой. И рука у Кати была крепкая и тёплая, какою всегда бывает рука друга.
