Таня и Алёнка до самых сумерек наряжали и прихорашивали своего снеговика. Сделали ему глаза из угольков, вместо носа воткнули еловый сучок, на голову надели дырявое решето. И очень ему радовались.
Таня пришла домой, когда уже совсем стемнело. Она так устала, что даже забыла положить свои варежки в печурку. А варежки были совсем мокрые.
За ужином Таня всё рассказывала про снеговика. А потом легла спать в свою тёплую постель, сунула ноги к тёплой печке, подложила руку под щеку и закрыла глаза.
Тихо-тихо было в горнице. Тихо-тихо было на улице. Вдруг Таня слышит — скрипят по снегу чьи-то неуклюжие шаги.
Она поглядела в окно — на улице светит чистый месяц. А мимо окна идёт её снеговик; решето сдвинул на ухо, палкой подпирается и шагает — скрип-скрип… хруп-хруп…
«Куда пошёл! — закричала Таня. — Зачем уходишь? Что ж, нам теперь другого лепить?»
А снеговик идёт да идёт. И даже не оглядывается. Так и ушёл куда-то по светлой снежной дороге…
Утром Таня, как только проснулась, так сразу и вспомнила, что случилось.
— Ты что это сегодня ночью кричала? — спросила у неё мать. — Сон, что ли, страшный приснился?
— Не сон, — насупясь, сказала Таня. — У нас снеговик со двора ушёл…
— Снеговик ушёл? — удивилась мать и засмеялась. — Ну и выдумала ты, дочка! Вон он стоит, твой снеговик. Куда он денется?
Таня подбежала к окну, а окно совсем заморожено, и ничего сквозь него не видно. Тогда она живо оделась и выскочила во двор. Снеговик стоял на том же самом месте, где и вчера!
Таня обрадовалась.
— А, вернулся! — сказала она. — Ну и хорошо. А ты всё-таки скажи: зачем ты ночью уходил?
Но снеговик задумчиво глядел куда-то своими угольками и ничего не отвечал Тане.
Таня и Алёнка играли в жохи. Жохи им сделал дедушка. Он взял гладкую ольховую палочку, разрезал на ровные кусочки, а потом каждый кусочек расколол пополам.
Вот и получились жохи.
А играют в них так. Возьмут в горсть и бросят на стол. Одна палочка ляжет на плоскую сторону — это жох. Другая ляжет на горбатую — это ничка. И нужно щелчками выбивать: жохом в жох, а ничкой в ничку. И при этом ни одной другой не задеть и не пошевелить.
От усердия подружки взгромоздились на табуретки с ногами. А иногда, чтобы ловчее бить, совсем ложились на стол. Алёнка била потихоньку, жохи у неё ходили вяло и останавливались на полпути. А у Тани жохи даже со стола летели и вместо одного сразу пять жохов сбивали. И кон тянулся долго, потому что обе проигрывали.
Девочки и не заметили, как засинело в окнах. Мать пришла с работы.
— Со льном разделались, — сказала она, — весь обтрепали. А пыли-то сколько!
Она сняла полушалок и вытрясла его в сенях. Таня поглядела на неё:
— А у тебя и на волосах пыль! И на бровях тоже!
— Ступай-ка в баню, — сказала матери бабушка, — сегодня с утра баню топят. И Татьяну с собой возьми.
— Нет, не пойду я! — закричала Таня. — На мне пыли нету! И мне некогда — я в жохи играю!
— Да ведь сегодня суббота, всё равно надо в баню идти, — сказала мать.
— Я потом пойду, с бабушкой!
— А бабушка поздно пойдёт, после всех.
— И я после всех.
— Ну, иди с бабушкой, — сказала мать.
И ушла в баню.
Совсем синими стали окна, только морозные серебринки светились на стёклах. Подружки доиграли кон, оделись и убежали на улицу.
— Куда это, на ночь глядя! — закричала им вслед бабушка. — Смотрите, недолго!
Но Таня ничего не ответила, будто не слыхала.
Девочки побежали на пруд, покатались с маленькими ребятишками с ледяного бугра, поиграли в снежки. Потом сбегали к Алёнке домой — посмотреть новый календарь с картинками, который недавно привезли из города.
И, когда уже совсем стемнело и затихло на улице, а в окошках засветились огоньки, Таня пошла домой.
Уж теперь-то ей бани опасаться нечего: бабушка, наверное, пождала-пождала да и ушла одна.
Но не успела Таня порог переступить, а бабушка ей навстречу:
— А! Как раз вовремя! Пойдём скорей, банька нас с тобой заждалась совсем.
— Куда идти? Уж ночь наступила, спать надо! И зачем только эти бани строят!
Но бабушка взяла её за руку и повела. И разговаривать не стала.
Колхозная баня была новая, большая. Она стояла среди сугробов, у самой речки. Узкая глубокая дорожка вела к ней, а недалеко от крыльца чернела прорубь, чтобы поближе в баню воду таскать.
В бане уже никого не было — Таня с бабушкой пришли позже всех.
Лавочки в бане были белые-белые, начисто промытые. От печки так и несло жаром, над большим котлом поднимался пар к потолку, а на потолке собирались крупные капли и падали вниз сквозь пар прямо на Таню. И Таня каждый раз кричала:
— Ой, бабушка! С потолка дождь идёт!
Таня мылась и плескалась в деревянной шайке и не боялась проливать воду на пол, потому что пол и так был залит водой.
— Бабушка, а можно я на полок влезу? — спросила Таня.
— Ну что ты! — сказала бабушка. — Там жарко, угоришь.
Но Таня всё-таки полезла. А на лесенке остановилась. На полке в жарких сумерках что-то чернело, притаившись в углу.
— Бабушка, — сказала Таня шёпотом, — а на полке у нас кто-то есть… Вроде барсук…
— Ну, какой там барсук! — сказала бабушка. — Все барсуки теперь в лесу, в норках спят!
— А может, он из норы-то выскочил — да сюда, погреться?
Таня поднялась на одну ступеньку. Потом на другую. И вдруг засмеялась.
— Бабушка, а это веник! — закричала она. — Это просто веник там у стенки притаился! А я думала — может, барсук…
Таня стащила с полка мокрый, распаренный веник. Бабушка покачала головой:
— Вот какой у тебя барсук-то лохматый! Дай-ка его сюда, я тебя попарю.
Бабушка вымыла Таню и сказала:
— Ну, одевайся, домой пойдём.
Но Тане уже не хотелось уходить:
— Подожди, бабушка, дай мне ещё помыться!
— Вот ведь ты какая у нас поперешная, — сказала бабушка, — в баню зовут — не идёшь, из бани зовут — тоже не идёшь!
Бабушка закутала Таню в большую шаль. Они шли по узкой тропочке, снег хрустел, и большие морозные звёзды мерцали сквозь кусты.
Когда Таня и бабушка вошли в избу, дед сказал:
— Ну, вот и наши из бани идут. С лёгким паром вас!
Один за другим проходили зимние дни — то вьюжные, то снежные, то морозные и румяные. И с каждым днём всё ближе да ближе подходил Новый год.
