подоила одну корову, потом другую, потом третью.
И каждую не додаивала до конца, оставляя молоко телятам. А телята только и ждали, чтобы их подпустили к коровам пососать молока… Негромкий говор, негромкий смех слышался в стане. А кругом, на горах, лежала глубокая тишина…
Маленькая соседская девочка, черноглазая Чоо-Чой, увидела Чечек:
— Чечек приехала!
— Приехала! — весело сказала Чечек. — А где ваша Ардинэ, дома?
— Ардинэ далеко, на покосе. Там ночуют. А Нуклай и Колька Манеев вот тут, недалеко, сено сгребают. Вот они едут домой.
От тайги по долине к аилам шли рабочие с косами на плечах. Верхом на лошадях, впряженных в деревянные волокуши, подъезжали мальчишки. Один, совсем маленький, еле видный из-за лошадиной головы, помахивал кнутом и что-то пел.
— Это Чот, Тызыякова сын! — улыбнулась Чоо-Чой. — Вот лошадей любит — ни за что не стащишь с лошади!
Быстро темнело. Засветились ясные, тихие звезды и повисли над конусами гор. Маленькие ребятишки бегали по луговине, играли с маленькими белыми щенятами. Щенята догоняли их и хватали за пятки, и ребятишки громко смеялись.
— Пойдем и мы с ними побегаем! — сказала Чечек. — Какие щеночки хорошенькие!
Чечек бегала и играла с ребятишками, пока совсем не погасло небо. Тогда она вернулась в бабушкин аил. Коровы уже лежали около аила и дремотно жевали жвачку. А телята, все три привязанные к одному столбику, вбитому в землю, спали, прижавшись друг к другу.
Бабушка Тарынчак вышла, постояла около аила:
— Горы спят. Тайга спит. Люди тожу уснут скоро. Только звезды будут глядеть всю ночь ясными глазами.
— Бабушка, я давно у тебя не была, — сказала Чечек, когда они обе улеглись спать на козлиных шкурах. — Расскажи мне еще что-нибудь. Расскажи про злого Эрлика, про Сартак-Пая расскажи. И как ты молодая была… И как шаманы были… Про все расскажи!
Бабушка Тарынчак только того и ждала. Она многое могла рассказать, лишь бы кто-нибудь слушал. Старик ее, дед Торбогош, всегда в тайге с табунами, а бабушка Тарынчак досыта намолчалась в долгие одинокие ночи…
В аиле теплая, пропахшая дымом и крепкими ароматами трав тишина. Тишина и за черными покатыми стенами аила — во всем мире… Еще жарко тлеют и мерцают угли в очаге, и сонные оранжевые отсветы бродят по стропилам, освещают бабушкино коричневое лицо, и косы ее — черные с сединой, и блестящие белые раковины, вплетенные в эти косы для красоты.
Бабушка поднялась, чтобы зажечь трубку, да так и осталась сидеть у огня.
— Много сразу вопросов задала, — сказала она, — и про то, и про другое… Если про Сартак-Пая, старого богатыря, начать рассказывать… да про других богатырей начать рассказывать, то и ночи не хватит.
А потом подумала немножко и начала:
— Молодые теперь ничего не знают… Ходят по горам и не знают, что многие наши горы — это не горы. Это богатыри алтайские превратились в камень…
— Как это? — удивилась Чечек. — А нам в школе говорили…
— Ну, а раз говорили, тогда что же я расскажу? Ты уже все знаешь!
— Нет, нет, бабушка! — спохватилась Чечек. — Что в школе говорили — знаю, а что ты расскажешь — ничего не знаю! Расскажи, бабушка!
Бабушка Тарынчак помолчала немножко и начала снова:
— Давным-давно был на земле большой потоп, затопил все долины, все горы, всю землю. А после этого потопа земля потеряла свою твердость, мягкая стала и больше не могла держать богатырей на себе. И стали те богатыри горами — стоят на одном месте, землю не тревожат…
— Все наши горы, бабушка? — спросила Чечек с любопытством.
— Нет, не все, — ответила бабушка, — а вот есть горы: Казырган-гора есть, Казере-даг гора есть. Это два брата были, два богатыря — Казырган и Казере-даг. Поссорились эти братья и разошлись. Мать хотела их помирить, просила, уговаривала. Не захотели они помириться! Тогда мать рассердилась и закляла их тяжелым заклятьем. «Будьте же вы горами!» — сказала мать. Богатыри и превратились в горы. И сейчас стоят: Казырган на реке Абакане, а Казере-даг на реке Кемчине. Казырган-гора очень сердитая. Охотнику не надо ночевать на этой горе. Иногда Туу-Эззи Казырган выходит наверх и страшно хохочет ночью. Если человек услышит — скоро помрет…
Бабушка Тарынчак замолчала, попыхивая трубкой. Чечек было и страшно и хорошо.
— Бабушка, еще!.. — попросила она, поближе подвигаясь к огню.
— А еще есть гора Ак-Кая. И это не гора. Это кам[10] стоит. Жили два кама — Ак-Кая-старший и Ак-Кая-младший. Младшего позвали шаманить к больному. Он хорошо шаманил — облегчил болезнь. И за это подарили ему белый суконный халат. А старший Ак-Кая позавидовал. Сильный он был, раскаленное железо без молота ковал: одной рукой держит, а другой рукой кулаком бьет. Вот этот старший Ак-Кая позавидовал младшему и превратил его в гору. Так он и стоит теперь на реке Кондоме — Ак-Кая, Белый камень.
— Бабушка, а еще?..
— Да мало ли их! Вот на реке Мрасе скалы стоят. Все из песчаника да из гальки. Будто столбы стоят. А это не столбы, это тоже богатыри. Зовут эти скалы Улуг-Таг. Одна скала выше всех — Карол-Чук, Караульщик… Вот еще на реке Кыйныг-Зу стоит гора Кылан, а на другой стороне реки, на утесе, — семь гребней. Кылан была вдова, у нее было семь дочерей. Один богатырь посватался, хотел взять у нее одну дочку. А Кылан не отдала. Тогда богатырь всех дочерей забрал себе. Так они и стоят теперь на берегах Кыйныг-Зу и смотрят друг на друга через реку…
И еще о многих горах рассказывала бабушка: о Мус-Таге — Ледяной горе, о горе Абоган, о горе Бобырган… И после каждого рассказа поглядывала на Чечек — не спит ли? Но черные глаза Чечек блестели, как спелая черемуха, облитая дождем.
— Еще, еще, бабушка!
И еще одну историю поведала бабушка Тарынчак — о богатыре горы Катунь:
— …Где-то на берегу Кондомы стоит гора Катунь. Большая гора, а наверху у нее каменный утес. Здесь, под этой горой, родился один алтайский богатырь. Страшная сила была у этого богатыря. Еще мальчиком, как станет играть с ребятишками, за руку схватит — рука прочь, за голову схватит — голова прочь… Медведей руками разрывал! Отец, бывало, велит ему загнать корову, а он ее схватит в охапку и принесет домой. Дров нужно — вырвет огромную сосну с корнями и бежит, несет ее на плече. А было всего ему десять лет.
Сила его год от году возрастала. Но стали и родители и соседи замечать, что ума у него не хватает. А сила без ума — дело страшное. И задумали соседи и родители вместе с ними эту безумную силу порешить. Шесть недель на утесе Катуни калили они на костре большой камень. А потом отец сказал сыну: «Ну, милый сын, пойди встань на берегу реки и смотри на утес: мы оттуда будем гнать красного оленя, а ты его хватай и держи до моего прихода». И вот летит раскаленный камень с горы, а богатырь его хватает. Камень жжет его богатырское сердце, но он говорит: «Пусть всего меня ты изожжешь, а уж я тебя не выпущу, пока не придет батюшка!» И не выпустил. Но сжег свое сердце и умер… Спишь, Чечек?..
Но Чечек поднялась, встала на колени. В глазах ее забегали слезинки, и отблески огня раздробились в зрачках.
— Ой, бабушка, бабушка, — сказала она, — и неужели им было его не жалко?
— Может, и жалко было… — задумчиво ответила бабушка Тарынчак. — Да что же делать: боялись его! Может, потому теперь и воет гора Катунь… Молчит, молчит — да и завоет. А кто говорит, что это она воет перед дождем…
Бабушка Тарынчак докурила трубку, выбила золу и сказала:
— Хватит на сегодня, спать надо. Месяц од-дай[11] — большой месяц. Дни долгие, ночи короткие.
