И правда: не успел костер погаснуть как следует, а уже сверху, в дымовое отверстие, засквозила неясная голубизна и птичий голос чирикнул что-то.
Чечек улеглась поудобнее, вытерла глаза и уснула.
Утром Чечек разбудила маленькая веселая Чоо-Чой:
— Ты все спишь? На покос пойдем? Нуклай уже приехал завтракать — с зари косил! Наша Ардинэ пришла!
— Эртэ баскан кижи — эки казан ичер (ранняя птичка клюв прочищает — поздняя глаза продирает), — сказала бабушка Тарынчак.
Она возилась около очага, делала лепешки — сырчики — и клала их в дым, на железную решетку над очагом.
Чечек вскочила:
— Ардинэ пришла!.. Бабушка, где умыться?
— А что, каждый день умываться надо? — сказала бабушка Тарынчак. — Ведь вот вы с дедом какие! Только бы и плескались в воде! Много мыться будешь — счастье свое смоешь. Мы в старину, бывало, никогда не умывались, счастье берегли.
— Значит, ты, бабушка, очень счастливая была?
Бабушка Тарынчак вздохнула и не ответила.
— Нет, ты, бабушка, все-таки скажи: значит, ты очень счастливая была?
Но бабушка только отмахнулась от нее:
— Иди, иди! Вот Чоо-Чой тебе польет.
Вода из родника была чистая и холодная. Чечек умывалась, брызгалась, смеялась. Чоо-Чой плеснула Чечек последний раз в пригоршни, а остаток воды вылила ей на голову. Тогда Чечек мокрыми руками умыла Чоо-Чой. Чоо-Чой вырвалась, побежала. Чечек погналась за ней. Крики, смех поднялись на луговине.
— Подожди, подожди! — кричала Чечек. — Вот я сейчас вытрусь да поймаю тебя!..
— Вытрись сначала! — отвечала Чоо-Чой.
— И ты вытрись.
А пока бегали — обе высохли. От холодной воды, от свежего утра, от беготни и смеха Чечек жарко разрумянилась.
И бабушка Тарынчак сказала про себя, поглядывая на нее: «Цветок! Цветочек! Мы, бывало, в старину боялись умываться, боялись счастье смыть. А где оно было, счастье? Его не было…»
И может, вспомнилась в эту минуту бабушке Тарынчак ее молодость. Что такое была она? Разве человек? Как вышла замуж, как надела чегедек, так ни на один день и не сняла его… Работа, нужда, голод… Муж — у бая пастух, байские стада пас и всегда был в долгу у бая… А когда же было счастье?..
И снова повторила про себя: «Не было его… не было…»
После завтрака Чечек убежала с ребятишками на покос.
Много трав расцвело в июльских долинах. Распушила розовые шапочки душица. Пижма — полевая рябина — подставила солнцу свои желтые плоские цветы-пуговицы. Буковица высоко подняла четырехгранный шерстистый стебель с розовым колосом наверху. Неистовой синевой светились дельфиниумы. И чемерица, жесткая, неласковая трава, красовалась нынче белыми звездочками, собранными в густую кисть.
Щедрая роса лежала на травах по утрам. И тогда выходили в долину косилки, и травы ложились ровными рядами по отлогим склонам. Сначала свежие, зеленые, тяжелые, а потом светлеющие под жарким солнцем, они золотились, становились легкими и ломкими.
Такие вот золотисто-зеленые ряды увидела Чечек, когда прибежала в долину. Эти ряды поднимались высоко-высоко по склонам, они разлиновали все окрестные горы до самого подножия тайги, растущей на вершинах.
Все люди, жившие в стане, пришли на покос. Зашелестели под граблями длинные подсыхающие травы. Женщины и ребятишки уходили все выше и выше, разбивая скощенные ряды.
Старый рабочий Устин готовил место для стога — под крутым увалом, под густыми лиственницами.
Солнце пригревало. Июль вдруг взялся за силу и словно хотел наверстать упущенное: и землю прогреть, и хлеба подрастить, и сено высушить. Чечек давно уже сняла свою шапочку с малиновой кисточкой и повесила на мохнатую лапу лиственницы. Лоб и без шапки был мокрый, и гладкие волосы стали влажными на висках.
Ардинэ, старшая сестра Чоо-Чой, давняя подружка Чечек — они вместе учились в начальной школе, — шла рядом с ней. Они ворошили сено, а разговор у них не умолкал — столько надо было рассказать друг другу!
Ардинэ спрашивала про школу — про ту школу, что стоит на берегу Катуни:
— Чечек, а там все русские?
— Почему же все русские? Нет, не все. И русские и алтайцы!
— А может, они смеются над алтайцами, что мы плохо по-русски говорим?..
Чечек усмехнулась:
— Ой, что ты, Ардинэ! Никогда не смеются! Что, Кенскин будет смеяться надо мной?..
Голубоглазое спокойное и немножко суровое лицо старшего друга возникло перед ней и улыбнулось ей краешком рта… И Чечек словно услышала его голос: «Эх ты, бурундук!»
— И кто еще будет смеяться? Мая?.. Она хоть и белая, как кок-чечек [12], да ведь алтайка тоже. Лида Королькова, подруга моя?.. Что ты! Даже Алешка Репейников, хоть и вредный, а разве будет смеяться? Что ты! Что ты, Ардинэ! Да ведь мы же пионеры — и мы и русские, — все пионеры! Что ты, Ардинэ, что ты!
— Тебе хорошо, — задумчиво сказала Ардинэ, — а у нас маленькие ребятишки дома… Мать мало трудодней заработает, если я уйду…
Чечек даже остановилась с граблями в руках:
— О Ардинэ! А детский сад на что? Что ты! Пускай мать сходит к директору. У нас же детский сад есть.
— Попрошу, — согласилась Ардинэ, — к нашей учительнице схожу. Ты помнишь нашу Аллу Всеволодовну?
— А как же! Алла Всеволодовна добрая.
— К ней схожу — пусть с моей матерью поговорит… А осенью я с тобой на Катунь поеду.
— Ай, было бы хорошо! — закричала Чечек. — Ай, весело было бы! Вместе стали бы яблони выращивать, прививать научились бы и в сортах разбираться… А сажать я уже умею — я уже сажала! Ой, как-то, как-то они там, мои милые яблоньки, мои дорогие, мои тоненькие?..
И Чечек вдруг всеми силами души захотелось очутиться на берегу Катуни, вбежать в школьный сад и посмотреть на свои яблоньки — целы ли? Не сломал ли кто? Не напала ли на них тля? И сколько на них новых листиков распустилось?..
— Их там берегут наши ребята, которые в том колхозе живут, — сказала она. — Они обязательно их берегут… — И, вспомнив «тот колхоз», добавила: — А знаешь, Ардинэ, там все в избах живут. Там все в деревянных избах живут: и русские и алтайцы. А наших аилов даже не строят совсем.
— У нас в бригаде тоже будут избы строить, — сказала Ардинэ, — лес возят… Баню уже построили. А что, Чечек, в избе хорошо жить?
— Никогда не буду в избе жить! — вдруг крикнула Чоо-Чой. — Там пол мыть надо!
— Э, поживешь немножко, так обратно в аил не пойдешь, — ответила Чечек. — И ты, ленивая Чоо- Чойка, березовая чашечка[13], тоже вымоешь пол да скажешь: «Вот как в моем чистом доме хорошо!»
Вольные запахи шли по долинам — пахло сеном, пахло разогретой хвоей, и с соседнего поля вместе с гулом трактора доносился запах бензина и свежевспаханной земли.
Чечек слышала, как соседки спрашивали бабушку Тарынчак:
— Гостья у тебя? Внучка?
