Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести

type='note'>[14] какая-нибудь.

— Вот баню строят… Что вздумает народ! Уж теперь люди все время мыться хотят, даже зимой! И в колхозе баня, и в совхозе баня… А теперь уж и в бригаде надо баню строить! Что такое? Совсем народ беспокойный стал. А что — нельзя подождать, когда будет тепло, да помыться в ручье, если хочется?.. И старый Торбогош туда же скачет!

— Да ведь он же смотритель, бабушка! — со смехом возразила Чечек. — Что ты это! Он же должен знать, какую в смотрительстве баню строят! А как же?.. А вот как построят баню, да как натопят, да нагреют полный котел воды! Сколько хочешь лей воду, сколько хочешь мойся!.. А что, бабушка, не пойдешь?

Бабушка Тарынчак вдруг улыбнулась:

— Ну, если построят да воды нагреют, чего же я не пойду? Вот еще! Люди пойдут — и я пойду.

— Да еще как радоваться будешь! А сейчас все ворчишь.

— Да что ж ворчу? Я на деда ворчу. И все бегает и все скачет, а дома его нету и нету. Всю жизнь этого старика дома нету, и обо всем ему забота! Ну, зачем ему обо всем забота, а?

— А как же ему не забота? Вот так! Да ведь он же партийный, бабушка.

Дедушка Торбогош пришел, когда уже совсем стемнело. Бабушка Тарынчак сразу забыла свою воркотню, засуетилась около очага, раздула угли, поставила на огонь чугунок с чаем, подала толкан[15], налила в чашечки молока, нарезала мяса… Дедушка уселся около огня, поджав ноги, закурил трубку. Он глядел сквозь дым на внучку свою Чечек, и суровое лицо его светлело и смягчалось.

— Ну-ка, внучка, расскажи, чему тебя в русской школе учат.

Чечек ответила не сразу. С чего начать?

— Очень много рассказывать надо, дедушка. Вот хочешь, я тебе стихи прочитаю?

Дедушка Торбогош кивнул черной бритой головой.

— Я тебе про пастуха прочитаю. Называется «Встреча».

Он стоял на холме высоком,
Словно вылит из смуглой бронзы.
Опираясь рукой на палку,
Зорко он осматривал дали.

…Пел пастух, что обильно лето,
Что колхозная жизнь счастлива
И что белыми островками
В поле ходят стада овечьи.

…Я спросил его, как здоровье,
— Хорошо. А твое, товарищ? —
А по бронзовому загару
Пробежала, как луч, улыбка.

А когда я спросил о прошлом,
У него задрожали губы:
— Для чего вспоминать печали,
Если радостны мы сегодня?

Бабушка Тарынчак так заслушалась, что не заметила, как у нее из чугуна убежал чай — бурый отвар побегов шиповника.

— Ай да Чечек! Ай да Чечек. В бабку пошла!..

Дедушка Торбогош слушал и кивал головой, а когда Чечек замолчала, сказал:

— А еще знаешь?

— Знаю, — ответила Чечек.

Она читала стихи и про Золотое озеро — Алтын-Коль, и про Катунь-реку, и про дорогой камень, который добывают в горах Алтая и везут в Москву на постройку больших дворцов…

— Я и русские знаю! — сказала Чечек, когда прочитала все, что знала по-алтайски.

Дед кивнул головой:

— Давай русские!

У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том…

Дедушка Торбогош так же покачивал головой. А бабушка Тарынчак почти ничего не понимала, но она улыбалась: то, что читала Чечек, было как песня. А песню, иногда и не понимая, слушать радостно.

После ужина дедушка Торбогош вышел посидеть под звездами, и Чечек примостилась около него.

— Хорошие песни ты знаешь! — сказал дедушка. — А скажи-ка мне еще раз про пастуха.

Чечек снова начала читать:

Он стоял на холме высоком,
Словно вылит из смуглой бронзы…

И дедушка, шевеля губами, повторял за ней слова. А потом вздохнул и сказал:

— Хороший человек сложил эту песню!

— Это Кучияк сложил, — сказала Чечек.

Дедушка Торбогош взглянул на нее:

— Кучияк? Павел Кучияк — Ийт-Кулак — Собачье ухо?

— Почему Ийт-Кулак?

— А это его настоящее имя. Так звали раньше… Да, я слышал о нем. И отца знал. Шаман у него был отец. Плохой человек. Обманывал бедный народ, бубном гремел. Сколько одних лошадей погубил, самых лучших лошадей!..

Дедушка медленно, словно глядя в далекое прошлое, рассказывал Чечек о страшных и темных делах шаманов. Свадьбу справляют — шамана зовут. Заболел ли кто — шамана зовут. Умер ли кто, родился ли — опять шамана зовут… Идет шаман в аил и тащит за собой всяких богов и духов — добрых и злых. Тут и добрый Ульгень, и злой Эрлик, и небесные управители, и духи гор… И всем богам нужны жертвы: добрым — благодарственные, злым — умилостивительные. Народ алтайский тогда был темный и робкий, природа своими тайнами пугала его, и люди верили шаманьим сказкам. Лучшую лошадь в хозяйстве выбирал шаман для жертвы. И лошадь ту, привязав веревками за ноги, живую раздирали во все стороны и, привязав жердь на спину, ломали ей хребет…

— Ой, дедушка, как страшно! — прервала деда Чечек. — Неужели живую?

— Да, живую. А потом начинал этот шаман бить в бубен, петь, завывать и кружиться. И будто все время с богами говорит, а боги ему его же голосом отвечают: «Ао, кам, ао!..» Ну что ж? Так и больных