хотя они с удовольствием расширили бы свой круг, подходящих кандидатов не нашлось. Масонство уже устарело, в политических кругах господствовал практицизм, а поэты, к сожалению, по-прежнему предавались унынию напоказ. Друзьям были чужды революционные идеи, они их просто не интересовали. Однако они, вне всякого сомнения, обеспечили бы финансовую поддержку любому желающему совершить покушение на Папу — „Да погибнет Рим!“. Они инстинктивно ненавидели макиавеллизм государства или отдельных политиков — тут следует заметить, что исключительное положение избавляло их от забот, терзавших обычных граждан. Если бы они получили в свое распоряжение машину времени, то вызвали бы снова к жизни Цицерона и даже Каталину, но Бисмарка или Наполеона — никогда. Уж скорее Атиллу, и пусть свершится его очищающая мир воля. А как поступить с Маратом? Увы, горе эпохе, которая не поняла его идеи и не была достойна этого человека; однако, явившись в такой исторический момент, он оказал огромную услугу пришедшей в упадок республике словесности, ибо такой Марат в более благоприятный момент никогда бы не смог стать Маратом comme il faut[38]. Прежде всего дело, а потом уже личности, и да будет так всегда, всегда, всегда и еще раз toujour[39].
Их было трое, и они не пользовались большой известностью и признанием, потому что не желали славы. Первый был здоров как бык и успел принять участие в нескольких арктических экспедициях. Этот человек с сильным характером, обладавший большими инженерными способностями, избежал участи Маринетти, который потерпел катастрофу на своем дирижабле и затерялся в полярных льдах вместе с другими восемнадцатью членами экспедиции. Судьбе было угодно, чтобы как раз в это время у нашего героя возникли неожиданные проблемы с почками, и ему пришлось отправиться в Марсель и лечь на операцию. На пресс-конференции было больше эмоций, чем вопросов; больше итальянцев, чем французов, два англичанина и один представитель Квебека. Бывалый исследователь Арктики отвечал на вопросы, положив перед собой руки, пальцы которых были переплетены, — сплав свинца и стали. Когда кто-то заговорил о том, что ему очень повезло, наш герой заметил, что не понимает, о какой удаче идет речь: если бы он был на борту, Маринетти никогда не совершил бы трагической ошибки. Следовательно, его отсутствие повлекло за собой беду, а не спасло ему жизнь. Таким образом, траур в Италии только оттенял его собственные заслуги, но наш герой излагал свою точку зрения с такой искренней скромностью, что оставалось, пожалуй, лишь признать его правоту. Вопреки нашему здравому смыслу, наследники римлян превозносили его; в Париже такого бы не случилось, не будем обманывать себя. Газеты опубликовали репортажи о его подвигах, и, хотя наверняка многие из них были вымышленными, звучали эти рассказы очень красиво. Так, например, в качестве доказательства его храбрости приводилась давнишняя история, которая случилась в африканской саванне. Там на него напала львица, и ему удалось спастись, запустив всю руку целиком в пасть плотоядного хищника. Благодаря выигранным таким образом секундам, сопровождавший его туземец успел выстрелить в зверя дважды и убить его. Эта история, безусловно, не имела никакого отношения к покойному Маринетти, но возносила фигуру нашего героя на пьедестал, лишний раз доказывая безмерную отвагу этого человека.
Пресса говорила о его чудесном спасении и описывала скупые мужские слезы нашего героя, когда он посетил в Болонье вдову исследователя Арктики. Она была одета в строгое траурное платье, соответствующее моменту, а на руках держала малютку-сына — настоящая мадонна. Он постарался не предавать огласке свое обязательство выплачивать семье погибшего пожизненную пенсию и — без этого никак нельзя было обойтись — поставить памятник полярнику на площади Анжело. Именно благодаря его желанию остаться неизвестным, это начинание принесло ему больше славы, почестей и признания, чем любой из подвигов в разных широтах. Всем известно, что дело рук человека ценится современниками гораздо выше, чем преодоленные им расстояния. Вне всякого сомнения, как плебеи, так и патриции Рима воспылали к нему гораздо более нежными чувствами, чем к любому из меценатов эпохи Возрождения. Поскольку итальянское правительство никак не отреагировало на трагедию и не приняло никаких мер, общественность вознегодовала, что повлекло за собой беспорядки в данном районе города, и справиться с ними оказалось нелегко. Сей случай подтверждает следующую истину: чем более неожиданным является бескорыстный поступок, тем больший резонанс он получает. Пожалуй, на этой ноте можно остановиться.
Второй из троицы: обрюзгшее тело не соответствовало ясности ума, который оно питало. Со стороны его можно было принять за инженера, специалиста по строительству мостов, оставившего свою профессию ради увлечения искусством трубадуров. Нос финикийца, острый подбородок, скулы монгольского варвара — все черты этого лица, значительные, чересчур яркие, притягивали взгляды окружающих. Дипломатическая служба его родителя стала причиной того, что на свет он появился в Стамбуле. Он начинал лысеть и носил челку, пытаясь скрыть таким способом залысины. Этот человек пил с одинаковым равнодушием, достойным удивления, пиво, жидкости из Бордо и немецкие спиртные напитки. Его желудок не делал различия между трапезами богачей и бедняков, между экзотическими яствами и домашней кухней. За столом он сидел с таким отрешенным выражением лица, что напоминал своим видом человека, вынужденного стоять в очереди в государственном учреждении.
Все сказанное выше не слишком важно; эти сухие слова не имеют ничего общего с тем даром, которым обладал второй из друзей. Теперь мы постараемся рассказать о нем.
Где бы он ни появлялся, в частной обстановке или на публике, у всех окружавших его людей создавалось впечатление, что они являются свидетелями самого главного события человеческой жизни. Любые свои действия он возводил в категорию факта исторического. Никто не мог догадаться, каким образом он добивался подобного эффекта. Что бы он ни делал: пользовался в тиши своей библиотеки средневековой астролябией или просматривал каталог запрещенных в восемнадцатом веке рукописей; сопровождал своих слуг на базар, чтобы самолично наблюдать за приобретением овощей у местных крестьян или моркови, привезенной из Гондураса; обсуждал с Раминовым масштабы распространения панславянской идеи или составлял послание в Толедо с просьбой выслать ему документы об основных принципах изготовления кастильских доспехов — результат всегда был один. Как говорят люди и как указывают свидетели — и у нас нет оснований сомневаться в их словах, — как только наш герой появлялся в каком-либо месте лично или обращался туда с письмом, все забывали о прочих неотложных делах и немедленно бросались ему на помощь, проявляя чудеса любезности. Он производил впечатление человека, у которого только что родился первенец, или юриста, получившего звание судьи, или бойца, вернувшегося с победой с какой-то далекой войны. Совершенно очевидно, что такие люди могут вызывать любые чувства, кроме равнодушия. Стоило ему появиться на лекции по археологии, этнографии, математике или эзотерике — тема не имела никакого значения, — как докладчик устремлял свой взгляд на него, а на других присутствующих не обращал ни малейшего внимания. Он являлся столь идеальным слушателем, что в конце концов у публики возникали сомнения в том, кто же был главным действующим лицом этого вечера. Собравшиеся, казалось, могли слышать мысли оратора: вы умеете слушать, милостивый государь, а это уже большое дело. Его умение слушать и вслушиваться было столь необычным, что в документах сохранилась запись об одном эпизоде во время подписания конфедератами капитуляции в суде городка Апоматокс[40].
Нашего героя, тогда еще очень юного, привел туда живой интерес к этим событиям. Он приехал в Америку в качестве турецкого обозревателя — благодаря наличию двойного гражданства, полученного им в подарок от отца-дипломата и оттоманского правительства. Представители северян приняли Ли и его спутника, которого никто не знал в лицо. Во время короткого обмена речами случилось нечто невероятное. Ли, переживавший свое поражение, напоминал всем средневекового рыцаря, а рядом с ним стоял юноша и внимал словам генерала. Картина была такой завораживающей, что присутствующие перестали понимать, кто перед кем капитулирует. Неожиданно победители обратились к нашему герою с просьбой поставить свою подпись на документах, словно он был адъютантом генерала или полномочным представителем южан. Ли не возражал — это была шутка проигравшего войну: и представитель турецкой нации скрепил документ своей подписью. Потом лет десять генерал Ли, ушедший в отставку и сохранивший свое доброе имя, посылал ему открытки к Рождеству, на которых всегда писал одно и то же: „Вы лишили этих людей победы, ибо они даже не заметили, что, пока я подписывал капитуляцию от имени израненных бойцов, Вы отдали в их руки судьбу всего турецкого народа. Счастливого Рождества Вам и всей Вашей семье“. Некоторое время спустя в театральной ложе Линкольн упал, сраженный пулями убийцы. Совершенно случайно наш герой тоже пришел в роковой день на спектакль. Все приняли его за врача, и он пощупал пульс умирающего. Не
