себе. Неужели ей не ясно, что сейчас она просто безголовая кукла, это ясно каждому, кто только на нее взглянет, и так будет всегда, во веки веков, потому что она так же близорука, как остальные, и не способна понять, что и над ней довлеет проклятие. Страшный грех этих людей — они сами обрекают себя на страдание — состоит в их неспособности стать проницательными из-за искренней уверенности в своей проницательности.
А я — простой, живой и бодрый пес, которому дозволено смеяться над призрачными существами.
Этот мир обескровлен и немощен. Я лаю по привычке.
Закон джунглей
Я очнулся в джунглях и почувствовал, что мои руки широко раскинуты в стороны и примотаны к доске, а жена привязана к моей спине. Поначалу я не мог припомнить, что с нами случилось.
Встать на ноги — задача непростая, если ты привязан к другому человеку. Ее руки также были раскинуты в стороны и привязаны к той же доске, наши талии опоясывали бесчисленные веревки, так что ее хребет оказался прижатым к моему. Наши щиколотки были обмотаны тесемками и ремешками с огромным количеством узлов, поэтому ее пятки упирались в мои. Из-за этого я шагал неровными шагами и то и дело натыкался на колючие ветки в зарослях тропических растений.
Когда наконец мне удалось добраться до деревни, первым меня увидел маленький мальчик. Он вообразил, что странная сдвоенная фигура была чудовищным порождением джунглей, и убежал в слезах. Скоро появились и взрослые.
— Помогите мне, — простонал я.
Однако услышал в ответ:
— Ты убил свою жену. По традиции в таких случаях преступника привязывают к трупу и оставляют обоих в джунглях. Этот обычай известен всем, и никто не захочет помочь убийце женщин, чья вина у всех на виду. Иди назад, злодей.
Примерно то же самое я слышал во всех поселках, куда заходил в первый день. На вторые сутки труп моей жены начал вонять. Летающие насекомые, отличающиеся особой смекалкой, сразу поняли, что я не могу защитить свое лицо, и набросились на струйки пота на моем лбу и на мои глаза. Они заползали во все отверстия, а крошечные красные шмели свили в моих ноздрях гнезда.
Я сменил направление, чтобы попросить пощады у жителей южных поселков.
— Прочь отсюда! — кричали мне. — Она вверила тебе свое лоно, чтобы ты мог иметь детей, а ты отплатил ей за это ударом кинжала в живот. Теперь ты вечно должен будешь носить ее на себе.
Чтобы не умереть с голоду, я был вынужден кусать немногочисленные фрукты, которые встречались мне на высоте рта. Они были зелеными. Сладкий сок привлекал еще больше насекомых — крылатых и бескрылых. Мое отчаяние было так сильно, что стоило мне завидеть какую-нибудь речку, как я бросался в воду, надеясь утопить орды крошечных врагов. Однако передышка длилась недолго, а кроме того, к несчастью, теплая вода ускоряла процесс разложения. Когда солнце оказывалось в зените, слой мух, покрывавший труп жены, был так плотен, что мне приходилось нести на себе двойной груз.
Жители восточных поселков повели себя так же, как северяне и южане. Там, где население было более снисходительно, меня отгоняли, швыряя гнилые овощи; а там, где обычаи были суровее, встречали градом камней.
— Убийца женщин! — кричали мне. — Не вздумай вернуться сюда! Мы теперь знаем, кто ты такой.
Когда мне казалось, что ничего ужаснее этой пытки не может быть, выяснилось, что я ошибался: ночью мои мучения становились еще более жестокими, чем днем. К этому времени она настолько разложилась, что мы подвергались нападениям самых разных существ — от крошечных до весьма крупных. Если я устраивался спать ничком на земле и ее труп лежал на мне сверху, то меня атаковали полчища жуков, муравьев и плотоядных пауков, которые карабкались по моим бокам, чтобы добраться до ее плоти. Если же я ложился навзничь и устремлял взгляд на луну, то получалось еще хуже. Огромные летучие мыши и ночные марабу нападали на нас, и им было безразлично, чем поживиться — глотком теплой крови или холодной, выклевать глаз у живого или у мертвеца.
Мне оставалось только попробовать счастья у жителей западных областей. Они были очень горделивы и вынесли такой приговор:
— Тот, кто убивает воина на поле сражения, заслуживает чести, тот же, кто в мирные дни убивает женщину, достоин лишь презрения. Прочь отсюда, призрак, мы не желаем тебя видеть впредь ни ночью, ни днем. Ты нас понял.
Люди отвергли меня, и я скитался по джунглям, точно привидение. Все чудовища, которые являются нам в снах и которые населяют наши сказки, живут в темноте лесных чащоб и не приближаются к поселкам с их очагами. Нет приговора страшнее, чем блуждать по лесам, где нет ни одной живой души, без цели и без остановки, не имея возможности ни поговорить, ни помолчать с другими людьми. И уже не важно было, жив я еще или уже умер.
Между нашими спинами, прижатыми друг к другу, образовался толстый слой червей. Понимая, что они быстро сожрут нас обоих, обессиленный, я лег у корней огромного дерева в ожидании скорой смерти. В этот самый миг я увидел группу мужчин, которые приближались, сжимая в руках короткие широкие ножи. Я сразу их узнал. Это были те самые люди, которые осудили меня и привели приговор в исполнение. Им, наверное, не стоило большого труда напасть на мой след. Меня знали во всех поселках в джунглях, и к тому же за нами тянулся шлейф вони от разлагающейся плоти, а этот запах ни с чем не перепутаешь. Для меня их ножи означали освобождение. Я подставил им свою шею и сказал лишь:
— Спасибо.
Но они ответили:
— Мы хотели убедиться в том, что все люди знают тебя.
Вместо того чтобы перерезать мне глотку, острия ножей рассекли веревки. Они сказали:
— А теперь — ступай. Наказание начинается сейчас.
Скажи мне только, что ты меня не разлюбила
Ее звали Марта, и она была богата, белокура, легкомысленна и заурядна. Она была так хороша собой, что у нее не могло быть подруг: стоило ей зайти в комнату, как все остальные девушки казались швабрами. Поэтому все женщины ее на дух не переносили, но, чем больше росла их ненависть, тем красивее становилась Марта в глазах окружающих. Его звали Альфред, и был он стройнее кипариса: высок, изящен и статен. Одним словом, из тех мужчин, которым никто не желает богатства — куда приятнее восхищаться бедным тружеником, чем счастливчиком-богачом. Они помолвились.
Следуя традиции, родители невесты приготовили ей приданое. Марта принесла в семейное гнездо пять наволочек, пять простыней, пять одеял и великое множество салфеток, на которых были вышиты ее инициалы. Его инициалов на них не было. В сундуке также оказались две шляпы, похожие на торты, — они заняли свое место на чердаке в ожидании археологических экспедиций будущего. Кроме того, там лежала шерстяная синяя шаль, словно сотканная из волшебной паутины, юбка, подшитая шелковой тесьмой, и тонкая черная комбинация с изящной отделкой: в ней потом, в тридцатые годы, дочь супругов любила ходить на вечеринки артиллеристов-республиканцев, используя вместо платья, — и не надевала лифчика. В приданом также оказались семь пар огромных трусов цвета рыжика. К счастью, Альфреду никогда не довелось увидеть в них жену: подобное уродство проходило у хозяев магазинов под названием „убийцы страсти“.
Мать невесты, вдова с солидным стажем, к тому же великодушно уступила им шкаф, семейную реликвию, к которому жених сразу воспылал ненавистью. Шкаф был выточен из цельного куска дерева — эту особенность замечали только краснодеревщики, которые поражались диаметру исполинского ствола. По
